Девятьсот восемьдесят восьмой - [2]

Собравшиеся разочарованно завздыхали, однако не стали настаивать на продолжении потехи – Баламошка то и дело клевал носом, и было ясно, что от него больше ничего путного не услышишь.

– Доведешь его до хаты? – Мужик, которого здесь, похоже, уважали, поднявшись с лавки, похлопал засыпающего сказочника по спине и вопросительно взглянул на Мефодия.

– Конечно, Михайло, не беспокойся, – отозвался тот со вздохом. – Мне не привыкать. Хорошо еще, что он щуплый. Представляешь, каково было бы его таскать, если бы он был как наш Гридя?

– И то верно…

Подхватив под руки то и дело норовящего соскользнуть на земляной пол Баламошку, мужик вывел его наружу и, шикнув на заворчавшую собачонку, потащил по направлению к небольшой избе с покосившимися стенами. Пыхтя, он с удовольствием отметил про себя, что ночь выдалась лунная и было светло, почти как днем. Пнув калитку ногой, мужчина осуждающе поцокал языком: двор сказочника не производил впечатления ухоженного и мог принадлежать только такому мухоблуду, как его шатающийся спутник. Ограда держалась на честном слове, крыша избы прохудилась. Единственным участком, на который можно было смотреть без содрогания, были несколько грядок – к ним хозяин, похоже, относился с особым вниманием.

– Начнутся дожди – как жить-то будешь? – обратился он к Баламошке, опуская его на сооружение, на котором тот обычно спал.

И все же – странный он человек, подумал Мефодий, рассматривая скрепленные между собой лавки. Места ему, что ли, мало? Был бы он крупным, а то ведь тонкий, как тростинка, за косой спрятаться при желании сможет. Неодобрительно покачав головой, мужчина еще раз взглянул на бедное убранство помещения и вышел…

* * *

Как только за ним закрылась дверь, Баламошка открыл глаза и недовольно поморщился. Зря он так много пил, последняя порция явно была лишней. Наговорил всякого. Дурак, что тут скажешь. Или как они здесь говорят? Дуботолк? Это о нем. Чувствуя, что его начинает мутить, мужчина сел на кровати и сделал несколько глубоких вдохов. Однако это не помогло, и уже в следующее мгновение он бросился к ведру, стоявшему в углу помещения. Порционно отдавая ему съеденное и выпитое за вечер, он в очередной раз пообещал себе больше никогда не прикладываться к этой коварной медовухе, будь она неладна. Пусть вон Курьян ее хлебает, раз ему так нравится. И как получалось у здешних мужиков пить, как не в себя, и при этом оставаться на своих двоих? Загадка природы…

Откинувшись наконец от ведра, он на четвереньках дополз да постели и с трудом на нее вскарабкался. Упав на спину, некоторое время старался унять колотящееся сердце и, наконец, пришел к выводу, что глаза пока лучше не закрывать. Сосредоточившись на квадрате окна, попытался собраться с мыслями…

Марсель Иванович Лавров, доцент исторических наук, декан одноименного факультета одного из киевских вузов. Тридцать девять лет, не женат. Большой человек, одним словом.

– Был, – пробормотал он вслух. – Был да сплыл. Тю-тю.

Все происходящее вокруг него давно перестало казаться кошмарным сном – напротив, теперь он был абсолютно уверен в том, что не спит. Хотя первые несколько дней ему казалось, что в его мозгу что-то перегорело. И ведь ничего не предвещало такого поворота. Все было как всегда: лекции, административная дребедень, чай с коллегами, куча бумажной работы, которой он намеревался заняться дома. Зашел в магазин, улыбнулся знакомой продавщице, даже отпустил какую-то новую шутку, услышанную от студентов. И вот – он уже непонятно где и когда. Сначала подумал, что его хватил удар. Иначе как можно было объяснить, что вместо продуктовых полок перед ним вдруг оказались заросли дикой ежевики, которая моментально оставила целую тьму зацепок на его новеньком и довольно дорогом костюме?

Он прекрасно помнил ощущение беспомощности, близкое к панике, охватившее его тогда. Единственное, что сдержало, была надежда, что «скорая помощь», которую, скорее всего, уже вызвала продавщица, приедет вовремя. В противном случае ему предстояло выяснить на собственном опыте, что на самом деле стало причиной галлюцинации – простой обморок, вызванный переутомлением, или предсмертная агония. Второй вариант ему абсолютно не нравился.

Знания Марселя Ивановича о медицине всегда были очень поверхностными, так что, продираясь сквозь колючий кустарник, он искренне верил, что очень скоро все это кончится. Тем не менее его еще тогда удивила реальность видения – шипы оставляли на коже весьма болезненные царапины, а изорванная одежда выглядела по-настоящему испорченной. Общую картину дополнила самая настоящая пчела, которая, недолго думая, ужалила его в щеку, отчего половина лица вспухла, а глаз заплыл.

Морщась от боли, Марсель подумал о том, что слишком натурально он как-то галлюцинирует. И уже в следующий момент, выбравшись наконец из зарослей и сделав всего несколько шагов, застыл на месте от удивления. Рядом с ним протекала река – он отчетливо видел ее очертания, а неподалеку от нее виднелись какие-то строения. Несмотря на то что в такой ситуации любой на его месте постарался бы поскорее оказаться ближе к людям, независимо от степени их реальности, ему почему-то не хотелось обнародовать свое присутствие. Что-то было не так. Совсем не так…