Девятьсот семнадцатый - [9]

— А она и говорит — медленно, плавно и выразительно рассказывал Ястребов, — а она и говорит: «Подожди, милый, до свадьбы. Во-первых, ты знаешь, я невинна… А во-вторых, у меня после… всегда голова болит…»

— Ха-ха-ха! — залились в буйном смехе офицеры. Громче всех хохотал сам полковник. Он же первый заметил смущенного Сергеева и, пьяно махнув рукой в ответ на военное приветствие, тоном приказа сказал:

— А, вольнопер… прошу — без чинов. Тут мы у себя дома. Господа офицеры, прошу жаловать вашего будущего собрата.

Офицеры потеснились. Заробевший Сергеев был кем-то насильно усажен на ковер.

Он чувствовал себя неловко. В штабной палатке было тепло. Сразу покрылось липкой испариной закутанное в шинель тело. Сергеев почувствовал нестерпимое желание почесать свои грязные, обовшивевшие бока. До краски, до слез в глазах он с трудом преодолел эту потребность. Ему хотелось только одного — не упасть в глазах офицерской компании.

Его сосед справа, командир батальона капитан Черемушкин, единодушно поощряемый остальной компанией, поднес Сергееву большую оловянную кружку, наполненную местной рисовой водкой. Как ни отказывался Сергеев от угощения, но его все же принудили выпить до дна. Сергеев раньше пил, но так много пить ему не приходилось ни разу в жизни.

Проглотив водку залпом, он тут же захмелел. С сосредоточенным видом принялся грызть кем-то небрежно подсунутый кусок бараньей кости с мясом.

Пока Сергеев насыщался, офицеры с деловым усердием пили и пили. Разговор принимал уже шумный, бессвязный характер. Каждый произносил желанное, казалось, для всех и никого не слушал. Кто-то неуверенным голосом затянул игривую песню. Слова песни говорили о том, что «Шел козел дорогою, дорогою — нашел козу безрогую, безрогую, безрогую». Офицеры хором с увлечением завторили ему.

Сергеев, крепко захмелевший, смотрел вокруг, но мало что соображал. Ему также вдруг захотелось что-то говорите и петь. Возле него случайно остановился полковничий денщик Сапрон, рябой, краснорыжий солдат, тоже навеселе. Сергеев, спеша и почему-то волнуясь, стал говорить ему горячо размахивая руками:

— Отступление от Айрана — бесполезно…

Но вместо «бесполезно» у Сергеева получилось «беспо».

— Чего прикажете? — спрашивал денщик.

— Полк потерял добрую половину штыков, — торопливо продолжал Сергеев, — а…

Но денщик его слушать не стал, а только, улыбнувшись в ответ всепрощающей улыбкой, подошел к полковнику и, подобострастно изгибаясь, принялся что-то шептать. Сергеев посмотрел на Филимонова и заметил, как полковник, слушая речь денщика, сразу изменился лицом. Вырос огромный нос, растянулись почти до ушей губы, совсем спрятались в мешки глаза. Когда денщик отошел в сторону, полковник, постучав стаканом о бутылку с такой силой, что разбил его в мелкие осколки, крикнул:

— Господа офицеры, к нам просятся наши дамы… Я без вашего согласия пригласил их сюда. Сейчас прибудут.

— Браво, браво, господин полковник!

— Алексею Сергеевичу ура!

— И сестриц бы сюда бы милосердных… А, господин полковник?

Филимонов знаком подозвал к себе другого денщика и что-то шепнул ему.

Сергееву пить не хотелось, но пили все, и он, точно повинуясь общим порядкам, налил из ближней бутылки полкружки коньяку и залпом выпил. Его сосед, капитан Черемушкин, заметив, что он пьет, одобрительно похлопал его по плечу.

Сергеев заулыбался.

— Шампанского? Шампа… а-а-а-а! — крикнул каким-то приглушенным голосом полковник. Его крик дружно подхватили несколько голосов: — Шан-ского!

Сергеев, все еще улыбаясь, вместе с остальными поддержал этот крик, причем у него выходило не «шампанского», а «шанского» или «сашкого».

Денщики принесли в скатертях два вороха яблок, сушеного винограда, конфет и два ящика, из которых выглядывали золоченые толстые головки бутылок с шипучим вином. В это же время со смехом, шумом, писком в палатку ворвались восемь раздушенных женщин в довольно примятых платьях. Их тут же расхватали по рукам.

Какая-то сильно напудренная полная особа впопыхах бросилась на колени к ошеломленному Сергееву. Но потом, быстро разглядев его убогую, засаленную шинелишку, грязный ворот гимнастерки без пуговиц, быстро выскользнула из его рук и так же стремительно уселась на коленях батальонного Черемушкина.

Точно стреляя, шумно залетали вверх пробки. Брызнуло искристое вино. Крики, смех, визги наполнили палатку до краев и, казалось, даже раздули парусиновые полотнища настолько, что они взбучились, как при сильном порыве ветра. Иные пили прямо из бутылок, и бутылки шли по кругу Настроение накалялось.

— Тушите лампы! — кричали одни.

— Просим…

— Погодите.

— Подождем… сестер.

Сергеев сидел, как прибитый к ковру гвоздями. Но голова его, после первого глотка игристого вина, мгновенно прояснилась, и заработала мысль.

«Кутят, — думал он, — а солдаты спят… Может быть, нужно так… Вот Хомутов тоже говорил. Только в супе плавают черви, с палец толщиной… а воевать не умеют… А может по стратегическим… под Айраном — хотя… заняли Айран, а потом отступают… На что похоже!»

Глухая боль накипала в сознании Сергеева. Ему захотелось пить. Он схватил бутыль шампанского, наполовину не допитую, и, как воду, выпил его до капли. Точно последняя завеса вдруг спала, и все стало совсем ясно. Боль сменилась обидой на себя, на жизнь, на все.