Девятая квартира в антресолях - [26]

– Да, да, Аделаида Аркадьевна! Я бы и Вашу преподавательницу пригласил, если отпустите. В качестве аккомпаниатора и руководителя?

– С моей стороны всё, что смогу, Савва Борисович. Год, в принципе, закончен, – вслух размышляла начальница. – Экзамены и выпуск на месяц раньше из-за этой Выставки перенесли, да, как видите и мы, и девочки всё успели. Так что теперь все гораздо свободней стали, нам только помещения под приезжих гостей приготовить осталось. Конечно, отпускаю.

– А мне как-то не по душе эта затея, – вздохнула мать Нины. – Наша дочь, все-таки княжна, а не танцовщица! Там будет столько глаз. Мужчины же будут!

– Господи, Этери Луарсабовна! В цивилизованном обществе живем! Ну что Вы, право, – Савва уже не знал, как убеждать. – На экзамене тоже мужчины присутствовали, ничего непристойного никто не подумал даже! Это – спорт, гимнастика! Костюмы закрытые, все прилично.

– Одежду для выступления, Савва Борисович, тоже можете взять из Института, – напомнила Вершинина.

– Э-ээээ, нет, благодарю, – хитро прищурился Савва. – Платья будут мои, у меня тут, как Лев Александрович скажет, «концепция» намечается! Мне только длину лент укажите. Эх, если б еще и шифры можно было приколоть, а? Две красавицы, две умницы! – Савва указывал на единственную присутствующую при разговоре девушку из нахваливаемой пары и Лиза невольно раскраснелась. – Что скажешь, тавади Георгий? Я ж не в шантан какой ваших дочерей зову, а на открытие Всероссийской Выставки. Это дело государственное, всенародное! Моё вот семейство тоже собиралось прибыть. Как, Андрей Григорьевич?

– Ну, раз всенародное, то и я согласен, – улыбаясь, ответил Полетаев.

– Князь?

– Пусть выступает! – принял решение отец Нины. – Я сам рядом встану. Я сам смотреть буду. Если кто не так на мою дочь поглядит – у князя Чиатурия кинжал всегда с собой! Шучу, шучу, дорогой! – и князь тоже расплылся в улыбке.

Пользуясь таким моментом, Лева обратился к нему:

– Князь! Я до сих пор лично не представлен Вашей дочери, хотя, кажется, заочно, уже успел в чем-то перед ней провиниться. Ваша протекция послужила бы мне лучшей рекомендацией, прошу Вас! Я хотел бы пригласить ее на танец.

– Пойдем, дорогой! Танцуй, сколько хочешь! А я любоваться на нее стану.

Нина была сильно удивлена, когда сам отец подвел к ней «Лизиного художника», но танцевать со Львом Александровичем, естественно, пошла. В танце, Лиза видела, Борцов что-то говорил Нине и, видимо, за такое короткое время, успел завоевать ее расположение. Когда Лев Александрович подвел ее к подругам и откланялся, Нина сказала:

– Да, Лиза Полетаева… А твой художник вполне разумный человек.

– Почему он «мой-то», Ниночка? Что он тебе наговорил? Про меня что-то? Или тебе комплиментов?

– Дружочек мой, если бы мне, да комплиментов, я бы про разум и не упоминала! Про сокольскую гимнастику говорил, про свободу и мужество, про независимые народы и их самосознание. В общем, дружи с ним. Одобряю! – шутливо позволила княжна своей подруге, и Лиза поняла, что за проступок на экзамене все они прощены окончательно.

И вот вечер стал подходить к концу, а гости начинали постепенно разъезжаться. Полетаев подошел к группе девушек и спросил у Лизы:

– Ну, что, дочка? У тебя всё собрано? Как ты решаешь – еще одну ночь с подружками, а утром я тебя заберу? Или сразу домой, а за вещами пришлем завтра?

Лиза оглянулась на девочек, в ее глазах промелькнула искра сожаления, но она не могла и не хотела обманывать сама себя:

– Домой, папа! Сейчас. Домой.

– Конечно, домой, Лизонька! – Лида обняла подругу. – Если ты что из мелочей забыла, я соберу. Не надо долгих прощаний. С Ниной вы еще увидитесь, а меня, если будет время, тоже навести как-нибудь, хорошо?

– Конечно, Лидочка, мы же пока в городе остаемся! До свидания, подружки мои милые.

Девушки остались в зале, Андрей Григорьевич пошел к начальнице, чтобы распорядились по поводу Лизиных вещей, а сама она оказалась вдруг неожиданно одна в полумраке огромного вестибюля Института. Где-то вдалеке, около привратника, мерцал свет, и, пока никого рядом не было, Лиза последний раз подошла попрощаться с, так называемой, «девичьей» лестницей. Сколько раз за эти годы прошелестели по чугунному кружеву подошвы легких ног. Сколько раз летали они с подружками вверх-вниз, то в спальни на третий этаж, то на прогулку, то в классы… Сколько лет именно все это и было ее домом, ее миром. И вот этот огромный отрезок жизни теперь кончен. Все теперь будет по-другому. Другие этажи, другие лестницы.

В этот момент, то ли от подкравшихся слез, то ли от усталости, а, скорей всего, из-за пресловутых перчаток, веер все-таки выскользнул у нее из рук и, отлетев, застыл бледным пятном в полумраке у подножия первой ступеньки. Тут же от темной стены отделилась незамеченная раньше фигура, и на Лизу пахнуло тонким ароматом вишневого табака. Фигура подняла веер, протянула на одной вытянутой ладони и Лиза невольно коснулась горячих пальцев, почувствовав этот жар даже сквозь тонкую ткань. Половину лица незнакомца закрывала свисающая длинная челка, да и вторую трудно было разглядеть в сумраке, но Лиза уже узнала, догадалась кто это, от неожиданности даже не успев испугаться. Глядя не на Лизу, а на незабудки веера, фигура шепотом продекламировала: