Девять пуль для тени - [2]

Однако ему, случалось, приходило в голову, что такая любовь иногда несет с собой смерть.

Он выплыл из протоки, довольный тем, что тут все по-прежнему. Теперь он оказался на Миддл-Бранч, и его моторка, словно повинуясь собственному желанию, неторопливо направилась в сторону Черри-Хилл Марина. Он практически никогда не рисковал так делать… вернее, не часто. Но сегодня он чувствовал, что ему позарез нужно увидеть ее. И почему-то это желание возрастало с каждой минутой. Теперь уже трудно было даже представить, что когда-то он не знал ее, что она не являлась ему во сне, обещая то единственное, о чем он мечтал. При мысли о том, что их встреча была лишь случайностью, его вдруг прошиб холодный пот Что, если бы он тогда не… Что, если бы она?.. Теперь он уже не представлял себе жизни без нее.

Лениво окинув взглядом реку, он заметил парочку восьмерок, несколько четырехвесельных лодок, но ни одного ялика. Должно быть, опоздал, подумал он, и сердце у него упало. Чайки, кружа над ним, издевательски кричали, словно высмеивали его. «Слишком поздно, слишком поздно!» — слышалось ему. Команды рулевых: «Весла на воду! Табань! А теперь налегай!» — обидной насмешкой отдавались в ушах. «Слишком поздно!» — пронзительно заверещали чайки. Девичий голос, словно приняв брошенный ими вызов, взлетел к небесам: «Налегай! Налегай!» Первенство все-таки осталось за чайками. Лодки стремительно пронеслись по воде, и голоса рулевых отнесло в сторону ветром.

Но нет! Похоже, он ошибся, и опоздала как раз она. Сердце его встрепенулось, когда из-под моста Ганновер-стрит-бридж выскользнул одинокий гребец. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы мгновенно узнать ее широкую спину, укрытую плащом густых каштановых волос. Быстрым движением он заглушил мотор, и она коротко кивнула, видимо, оценив его вежливость, но не переставая грести, чтобы не сбиться с ритма.

Ее трудно было назвать хорошенькой в полном смысле этого слова. Но он решил, что это даже к лучшему, хотя, если честно, всегда считал себя приверженцем более утонченной красоты. Но очаровательное или хотя бы просто миленькое личико выглядело бы нелепо в сочетании с тем телом, которым наградила ее природа. «Симпатичное» сказал бы другой на его месте, но ему это слово не нравилось. В его представлении оно куда больше подходило мужчине.

Тем не менее в ее внешности не было ничего мужеподобного. Разве что фигура… Что за вздор, одернул он себя. Она так красиво смотрелась на носу лодки, что невольно заставила его вспомнить о Гере, направлявшей корабль Ясона во время плавания за Золотым руном — когда-то давно он смотрел такой фильм. Глупец этот Ясон, промелькнуло у него в голове, поспешил бездумно использовать все три желания, дарованные ему всемогущей Герой, и это несмотря на ее предупреждение! Длинные ресницы богини сомкнулись, и она была потеряна для него навсегда. А ведь Ясон жаждал куда большего! Нет, нет, ничего подобного в фильме не было. Однако фильм заставил его обратиться к древнему мифу, который лег в его основу — именно на это и рассчитывала его учительница, ловким движением остановив проектор на самом интересном месте. В итоге он просто влюбился в греческие мифы и легенды, созданные, казалось, именно для него. Афродита вставала из морской пены словно только для того, чтобы подарить свою бессмертную любовь хромому, перемазанному сажей кузнецу Гефесту, единственному среди богов, обделенному красотой. Психея и Эрот, Пигмалион и Галатея. Эпиметей и Прометей, состязавшиеся между собой в попытке помочь смертным обитателям Земли…

И тем не менее легенда о Золотом руне оставалась его любимейшей — может быть, просто потому, что попалась ему первой. Даже сейчас книга волновала его воображение куда сильнее, чем фильм. Он до сих пор не мог оставаться равнодушным, читая, как Медея отомстила предавшему ее Ясону, а дойдя до того места, где новая невеста Ясона корчится в муках под пропитанным ядом плащом, в то время как сам Ясон теряет разум от стыда и ужаса перед содеянным, всякий раз чувствовал, что его пробирает дрожь.

Единственное, что не давало ему покоя, это то, что сама Медея осталась безнаказанной. Почему-то это казалось страшно несправедливым. Ну как же так?! Разве не она вначале предала собственного отца, обокрав его ради любви к Ясону, а потом, когда возлюбленный изменил ей, безжалостно убила своих сыновей? Где же справедливость? — думал он. Куда смотрели боги? Почему ни один из них не поразил молнией ее запряженную драконами колесницу, когда она возносилась на небо? Разве не должна была Медея поплатиться смертью за все то зло, которое совершила? Нет, Медея должна была умереть!

Сегодня на ней была простая майка на бретельках, и ничто не мешало ему любоваться ее плечами, какие нечасто встретишь у обычной женщины. Но ему нравилось смотреть, как вздуваются мускулы у самого основания ее шеи, а под ними образуются крохотные впадинки — как будто мужские пальцы оставили тут свои отметины после ночи любви. Он украдкой восхищался ее длинными выступающими ключицами, настолько выпуклыми, что выдержали бы тяжесть полки с книгами. Широкий прекрасный лоб мыслителя странно противоречил восхитительно пухлой нижней губе, которую