Девять месяцев из жизни - [106]
– Приветствую, – говорит доктор Лоуенстайн, влетая в кабинет, где я уже давно лежу на кушетке в зеленом одноразовом халатике. Целует меня в щечку. – Вы выглядите такой созревшей и готовой, приятно посмотреть!
Это что, комплимент?
Он прослушивает сердце ребенка, измеряет пузо, а потом включает свою ультразвуковую машину.
– Давайте-ка посмотрим, что делает ваш ребенок, – говорит он.
Я сжимаюсь в комок и начинаю читать про себя молитву, которую я повторяю каждый день последние шесть месяцев. Крупный плод, угроза здоровью матери, нельзя рожать естественным путем, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
На мониторе появляется черно-белая клякса, в которой я теперь сразу опознаю ребенка, и я задерживаю дыхание.
– И как она выглядит? – спрашиваю я.
– Прекрасно, – говорит доктор. – Она полностью повернулась, и головка уже в том положении, в котором она будет при родах. – Он делает какие-то вычисления. – А по весу... сейчас посмотрим, думаю, килограмма два с половиной, так что через две недели будет чуть больше трех. Рожать будет несложно.
Я кусаю губу, чтобы не разреветься. Я ложусь на кресло, и доктор что-то долго изучает в моей промежности, периодически поглядывая на меня.
– Ну что ж, тут у нас пока ничего не происходит. Родовые пути в норме, предлежание правильное. – Такое ощущение, что он уже наполовину залез внутрь меня, и я непроизвольно дергаюсь. – Извините, я хотел нащупать головку. – Он вынимает руку. – У вас уже есть планы по поводу родов?
Между прочим, есть. Безусловно, есть, доктор. Хорошо, что спросили.
– Ага, – говорю я.
Доктор, улыбаясь, выглядывает между моих ног.
– Отлично, – говорит он. – И что вы надумали?
– Резать. Улыбка исчезает.
– Вы читали книжки, которые я вам рекомендовал?
– Ага.
Читала, читала. Когда дочитала главу про схватки, потуги и роды, разболелся живот и начало тошнить. Вы, например, знали, что у многих женщин после эпизиотомии несколько месяцев наблюдается жжение и дискомфорт, а у некоторых остаются шрамы на всю жизнь?
– И вы ходили на занятия?
– Ага.
Ну хорошо – может, физически и не ходила, давайте назовем это опосредованно. Опосредованно ходила. И судя по тому, что мне рассказала Джули о своих занятиях, это, во-первых, полный бред, а во-вторых – прекрасная возможность для натур-маньяков вешать лапшу на уши безответным клиентам. Я очень рада, что не пошла, я бы точно с кем-нибудь из них подралась. Это абсолютно бессмысленное времяпрепровождение. Я же видела, как Джули рожала, и много ли ей помогли эти дебильные занятия? Кстати, пару недель назад мы с ней встречались за обедом, она выдула несколько рюмок вина и проболталась, что у нее после родов влагалище так отвисло и растянулось, что секс стал совсем не тот, как до родов. И как вам такая пакость нравится? Впрочем, если требуются еще причины, у меня есть три заветных слова: накакать на стол. Приучение к горшку юного Эйдена – это одно, но свою территорию я врагу не отдам. Мать Природа может поцеловать меня в зад. В мой жирный беременный зад.
– Значит, вы почитали книги, походили на занятия и все равно хотите делать кесарево? – недоверчиво говорит доктор Лоуенстайн.
– Однозначно, – говорю я.
Он вздыхает и пожимает плечами:
– Ну, смотрите. Это ваше тело, ваше здоровье. Я не хочу принуждать вас делать то, чего вы не хотите.
– Да? – говорю я.
А я-то думала, будет тяжелая и продолжительная борьба. Заготовила кучу аргументов. Я даже запомнила статистику детской смертности при натуральных и хирургических родах, а также жуткие факты последствий эпизиотомии, растянутых влагалищ и недержания как следствия долгих потуг.
– Да, – говорит он. – Мы можем уже назначить день – предположим, через неделю, начиная с завтрашнего дня.
– Да-а-а?
У меня нет слов. Мне будут делать кесарево, и мой срок сократили на неделю? Все-таки Бог есть.
– Да. Я записываю вас на семь часов утра.
– Да-а-а, – говорю я, улыбаясь и хлопая в ладоши, все еще полуголая, распятая на кресле.
Доктор Лоуенстайн еще раз сверяется с моим спасенным от мучений и растяжений влагалищем и смотрит на меня:
– Вы планировали делать депиляцию в ближайшую неделю?
Улыбка, аплодисменты и блаженное состояние мгновенно испаряются.
Такое ощущение, что кто-то грубо прервал веселую вечеринку, прогнал ди-джея и проехался по ушам мерзким «ддддррррр» иголки по винилу. Мне послышалось, или мой доктор только что сообщил мне, что пора заняться депиляцией? Что ж, по крайней мере, это можно считать ответом на мой давнишний вопрос – замечают доктора такие вещи или нет.
– Э-э-э, собственно, я собиралась пойти на восковую депиляцию прямо сейчас, после осмотра.
– А-а-а, хорошо, – говорит он.
Ну вот, теперь я действительно обиделась. Я, конечно, понимаю, какое облегчение он испытывает от того, что через неделю ему не придется опять прорываться сквозь непролазные джунгли, но мог бы он держать свое мнение при себе, как вам кажется? По-моему, это просто неприлично.
– Тогда, – говорит он, задирая повыше мой халатик, – я вам покажу, докуда надо убрать волосы. Вот здесь во время операции будет пластырь, и мне бы не хотелось, чтобы вам дважды за одну неделю выдирали волосы.
