Девять месяцев - [77]

Когда мы вошли, Маркус стоял на коленях на полу комнаты. Фиона подбежала к нему:

— Дорогой, что с тобой?

— Сердце… и рука, — прошептал он еле слышно.

Я побежала в гостиную к телефону и набрала 999; мои руки так тряслись, что я еле держала трубку у уха.

Вызвав «скорую», я сразу вернулась в детскую. Фиона сидела возле Маркуса, который тихо стонал. Она гладила его по спине, и просила расслабиться, и говорила, что все будет хорошо.

Я нетерпеливо ходила по комнате от окна к стене и обратно, как будто меня привязали резиновым шнуром. При этом я то и дело смотрела в окно, но улица была пуста. Прошло пять или шесть минут, и во двор въехала машина «скорой помощи». У меня все похолодело внутри оттого, что они прибыли так быстро, как будто были уверены, что ситуация очень серьезная.

Я побежала вниз, открыть им. На пороге стояли двое санитаров; один держал в руках черный чемоданчик, другой — раскладное кресло. Я повела их, рассказывая по дороге о симптомах.

Фиона отодвинулась, уступая санитарам место рядом с Маркусом.

— Привет, Маркус, я — Ричард, — громко и четко сказал один из них. — Я собираюсь осмотреть вас. — Он расстегнул рубашку Маркуса и стал его слушать.

Я подошла к Фионе и обняла ее за плечи. Она беспомощно посмотрела на меня, и я почувствовала, как она дрожит. Второй санитар задавал ей вопросы об истории его болезни, и Фиона рассказала, что отец Маркуса умер от сердечного приступа, когда ему было всего пятьдесят шесть лет. У нее был слабый испуганный голос маленькой девочки, и я услышала, как она спросила шепотом: «Но он ведь поправится?»

Никто из санитаров ее не услышал.

— Мы собираемся сделать электрокардиограмму; аппарат находится в машине, — сказал один из них.

Маркус попытался подняться, но не смог. Санитары усадили его в раскладное кресло.

Маркус молча сидел в кресле в неловкой позе; глаза его были зажмурены, а по лицу стекали капельки пота.

После того как кресло спустили вниз, Ричард достал рацию.

— Да, подозрение на инфаркт миокарда, восемь минут, — услышала я, когда он забирался в машину вслед за креслом Маркуса.

Я стояла и смотрела; мне казалось, что это происходит не со мной. Фиона сидела рядом с Маркусом, держала его за руку и все повторяла и повторяла, что все будет хорошо и волноваться не о чем. Его лицо бледнело все больше, а глаза все еще были закрыты от боли. Он был не похож сам на себя, высокого, здорового и веселого Маркуса. Сейчас он выглядел уязвимым и старым, с серым шерстяным одеялом, наброшенным на плечи.

Фиона старалась контролировать себя, ее лицо было похоже на застывшую маску. Она забралась в машину следом за санитаром и посмотрела на меня.

— Позвони, пожалуйста, Саймону и расскажи ему, — попросила она, и я кивнула, глядя, как они закрывают заднюю дверь.

Я заметила, как второй санитар сказал Ричарду, когда Маркус уже не мог их услышать:

— Не включай сирену, Рич, только мигалку. Не хотелось бы напугать его и ухудшить положение. — Он увидел, как я смотрю на него, и подмигнул мне. — Не переживайте, дорогая, я уверен, что все будет хорошо.

Машина резко тронулась, огни мигалки засверкали на стеклах витрин, потом «скорая» повернула за угол и исчезла из виду.

Я стояла на краю тротуара, оглушенная. Когда машина уехала, я заметила, как тихо на улице. Я слышала собственное дыхание и вдруг поняла, что плачу. Звук таймера на духовке прервал мое оцепенение. Обед был готов.

Глава двадцать пятая

Я нашла Саймона у Элис. Я объяснила, что произошло, но было трудно сказать, как он принял эту новость, — он все время молчал. Потом сказал, что сейчас же заедет за мной и мы все отправимся в больницу.

В ожидании Саймона я металась по квартире. Обед остывал в духовке. Стол был накрыт на троих, и я остановилась рядом со стулом Маркуса, взяла в руки вилку, которую положила для него, и представила, как мы все сидим за столом, смеемся и шутим, как Маркус хвалит мою стряпню. Я еле сдержала слезы; нельзя было расклеиваться перед Саймоном. Я не хотела паниковать; в конце концов, все еще могло оказаться ложной тревогой.

Я отошла от стола и направилась в ванную, умыть лицо холодной водой, но, проходя мимо детской, дверь которой была открыта, застыла на пороге. Стакан воды и бутылочка с лекарством все еще стояли на полу, нетронутые, посреди комнаты — пуф, на котором сидел Маркус. Его инструменты были аккуратно сложены в пластиковый ящик. Ручка дрели была покрыта слоем цементной пыли, и на ней виднелся отпечаток руки Маркуса. У меня перехватило дыхание от жалости. Комната выглядела безупречно, и я почувствовала укол совести. Я знала, что в последнее время он слишком много работал и из Франции он вернулся сильно уставшим. Не нужно было разрешать ему так много заниматься детской. Надо было убедить его воспользоваться передышкой в работе, чтобы отдохнуть. А что, если он предложил сделать для меня детскую только из вежливости? От этой мысли мне стало плохо. В глубине души я знала, что это не так, он был по-настоящему счастлив, занимаясь этим. Но совесть все равно продолжала мучить меня. Я повернулась к комнате спиной; вишневый цвет сейчас казался мне неуместным.