Девять кругов любви - [2]

– Вам будет послано письменное уведомление, – сказал помощник, и оба пошли к стоящей невдалеке машине.

– Я так дела не оставлю! – негодовал Георгий Аполлинарьевич. – Немедленно подам в суд! Передайте им это, Андрей!

Тот, шагая рядом с раввином, перевел, добавив от себя:

– Нуткаф, наткиф!

Рав был приятно поражен. Служба в официальном ведомстве не сделала его чиновником:

– Хорошо и вовремя сказано!

– Спасибо.

Израильтяне часто хвалили иврит Андрея, не слишком радуя его, потому что за этим пряталось удивление оттого, что русский способен постичь их язык.

Раввин направился к большому черному автомобилю, но что-то заставило его оглянуться.

– Юдит! – прошептал он одними губами, увидев среди прохожих девушку в длинном сером платье.

Он еще не привык к своему сану и не всегда мог совладать с собой. Его фигура как бы раздвоилась, представляя фантастический образ человека, стремящегося вперед и в то же время замершего на месте. Их разделяли всего несколько метров, но Бар Селла не поспешил к ней. Андрей понял: раввину нельзя подойти к одинокой женщине и даже смотреть на нее, однако последнее оказалось выше его сил.

Бар Селла улыбнулся, она смущенно кивнула.

Лицо Юдит было скрыто от Андрея, но он сразу догадался, что они знакомы – по их жестам, взволнованным и, очевидно, понятным друг другу. Наконец шум мотора вернул молодого раввина к действительности, он сел рядом с помощником, стараясь принять достойный вид, но по-прежнему не отрывая глаз от Юдит.

Внезапно все в Андрее восстало против этой идиллии: собственное его одиночество, тоска по далекому дому, сознание своей никчемности. На мгновение, когда девушка глянула вслед отъезжающей машине, взгляды ее и Андрея встретились, и у него перехватило дыхание. Все вокруг застлала мутная пелена, голова кружилась – что-то похожее он испытал однажды в Негеве, застигнутый горячей песчаной бурей. Наверное, и теперь причина была в хамсине, усталости, да и сегодняшней дурной вести – о незнакомой девушке он не подумал, как раньше не часто размышлял о прежних своих подругах. Старшеклассниц в школе, а позже студенток неодолимо притягивал взгляд его серых глаз, мягкий и как-то ласково рассеянный, и сильное тело, будто гальванизированное искрами серебристых волосков, и Андрей пользовался этим вниманием, не проявляя особой инициативы. Никогда не испытал он безумной лихорадки влюбленности, подобно сытому человеку, не узнавшему, что такое гложущий изнутри голод…

Опустошенный, Андрей вернулся назад, к церкви, но все, кроме Тины, уже разошлись.

– Ты нездоров? – участливо спросила она и повела его к себе, в небольшую квартирку, которую снимала на другой улице. Тина деловито ходила туда и сюда, накрывая на стол – гибкая, с коротко остриженными льняными волосами, случайная женщина, ставшая для Андрея всем с его ленивого непротивления. Сейчас она исполняла роль матери, встревожено смотрела на него, утешала, предлагая любимую им еду. Но он не мог есть, лег на диван и погрузился в полудрему. Ему казалось, что он еще там, в раскаленной пустыне, дюны предательски осыпались под ногами и колючий песок закрывал землю и небо.

– Пить, – вслух подумал он.

Тина принесла ледяной колы и уже в качестве друга, посвященного в его нехитрые грехи и не раз прощавшего их, предположила:

– Уж не влюблен ли ты?

Эта фраза, как внезапный порыв ветра, разорвала окружавшую его мглу, и тогда необычное лицо девушки, как бы маячившее вдали, приблизилось и заслонило собой все. В нем был сам Восток, но не нынешний, повседневный и серый, а таинственный, красочный, из детства, открытый ему дедом Павлом. Старик любил пересказывать библейские истории, веря каждому слову древней книги, кроме национальной принадлежности ее персонажей. Разве они похожи на евреев? – сердито фыркал он. Родители, со своей стороны, всячески старались развеять религиозную подоплеку дедовских откровений, так что в памяти Андрюши они остались просто увлекательными сказками: вот фанатичный Авраам заносит нож для заклания сына, властный и суровый голос напутствует Моисея из неопалимой купины, волосатый Самсон обрушивает храм на коварных филистимлян, и распятый Иисус воскресает, чтобы спасти людей…

Дед оказался прав. Люди, которых встретил здесь Андрей, будто не имели отношения к тому могучему племени. Их полностью поглощала мелочь ежедневных забот, жалкая междоусобная грызня, корысть и суетливое копошение в лабиринте улиц с навечно оставленным мусором у разрушенных и даже недавно отстроенных домов.

Но она была другой.

Андрей снова увидел ее наивный, еще детский рот и – в неожиданном контрасте – узкие скулы, словно изогнутые под тяжестью черных кристаллов глаз. Лицо ее, золотисто-смуглое, было как-то беспомощно открыто и выражало нетронутую чистоту и ранимость. Андрей не мог бы сказать, красива ли она, но ее неповторимость не вызывала сомнений. Он знал: это единственный экземпляр. Казалось, в ней необъяснимо проросло семя давно угасшей расы, еще не униженной глумлением римлян, изгнанием из Испании и дикой кровью арабов, насиловавших еврейских женщин.

И Андрей потянулся к ней из глубины своего одиночества и желания любви, не утоленного женской искушенностью. В нем проснулось то, что дремлет в каждом мужчине – вера в целительную силу девственности, которая одна может наполнить смыслом его душевную пустоту. И в этом, как удивленно сознавал Андрей, не было ничего от вожделения, охватывавшего прежде его тело…