Девять хат окнами на Глазомойку - [33]

Чуть осевшая плотина отвлекла его от размышлений. Орлик пошел здесь тише, фыркал, мотал мокрой гривой, беспокойно оглядывал болото, которое сейчас казалось уже не болотом, а подпруженным озером — столько в нем накопилось воды за последние несколько дней. Вода хлестала из бетонных труб и сердито ревела на выходе, где уже образовалась водобойная ямина. Вон какое опасное дело мы не предугадали, подумал Савин и натянул вожжи. Если не забутить сегодня же камнем, водобой станет опасным для дороги, плотина просто съедет в яму, снова отрезав Лужки от центральной усадьбы. Не забыть бы упредить.

Орлик вынес бричку агронома на травяную поляну у первого деревенского дома. Не туда! Почувствовав натянутые вожжи, конь понес упряжку влево, в обход Лужков, по-над огородами, где шла гравийная дорога к скотному двору и к непокрытому еще навесу.

Там стучали-звякали железом. Чуть в стороне на малом газу работал трактор. Митя Зайцев, без кепки, со спутанными мокрыми волосами и потным лицом, натужившись до красноты, ворочал большим ключом с надсаженной трубой. Как он натащил тяжеленный барабан со всеми крепями на фундамент, можно было только удивляться. Почти весь агрегат стоял на месте. Трактор отвели в сторону, трос еще не отцепили, он мокрой змеей свивался на земле.

Две женщины стояли на перекладинах лестницы с обеих сторон навеса и неловкими движениями растягивали по решетке и стропилам тяжелую скатку прозрачной пленки, стучали молотками, переговаривались. На обеих были рабочие брюки, плащи, головы укутаны прозрачной пленкой. Савин едва узнал Тимохину и свою Зинаиду. Вася Тимохин поддерживал снизу лестницу и, задрав голову, следил за работой матери, подавая время от времени планочки и гвозди. С чисто женской озабоченностью они накрывали от дождя барабан, только что вдвинутый на основание.

— Как же ты осилил, Митя? — спросил Михаил Иларионович и поздоровался со всеми сразу. — Один натаскивал?

— Втроях, зачем же один. Нас вон сколько! — Зайцев вытер лицо рукавом телогрейки и улыбнулся. — Я тянул тросом, Вася командовал, бабы упреждали, если что не так. Точненько посадили кругляшку! — не без гордости закончил он, посматривая на сушилку.

— А ты, дочка, с корабля на бал? — Он подал руку, помогая Зине спуститься.

Но она отмахнулась, стала прибивать еще.

— Да ведь дождик, папаня, ребята вымокли, и машина лежит, ржа ее берет. Мы нашли скатку пленки на хоздворе, видим, ничего, без дыр, ну и решили, давай временно натянем. Всем гуртом и закатали. Какая ни на есть, а все же крыша над головой.

— Мать чего делает?

— А с Катенькой она, я не велела пока во двор, мокро больно. С утра начала было картошку в огороде окучивать, да бросила: липнет на тяпку, а тут соседушка подошла, позвала пособить. Ну, я и пошла. Пора привыкать к новому делу, какое выбрала.

Зина проговорила все это бодрой скороговоркой, она не скрывала удовлетворения оттого, что отец застал ее за работой. Вишь, как нужна в Лужках.

Михаил Иларионович опять подошел к Мите, глянул на разбросанные детали машины.

— Разберешься, что к чему, Митя? Машина-то незнакомая?

— Отчего же незнакомая? Очень даже знакомая. Летось видел в совхозе, как работает. Ничего, простая и не капризная, если к ней с умом. Заработает. Тут главное не сама она, тут режим на сушке, чтобы сырье не пережечь или не досушить.

— Она нам вот так необходима! — Савин провел ребром ладони по горлу. — При нынешней погоде, сам видишь, сена́ не больно заготовишь, а травяную муку и гранулы сколько угодно возьмем. Запусти ее скорей, Митя.

— Запустим. Вот Вася пособит. Верно, Вася? Погреемся возля большой круглой печки. И лепешек для бычков наготовим на всю зиму. Они эти гранулы хрумкают за обе щеки.

Зина осторожно слезала с лестницы, посматривая вниз, на Васю. Мальчик стеснительно отвернулся.

— Инженер должен подъехать с минуты на минуту. Он привезет проводку и лампы, будем и по-темному работать, раз такое дело. Столбы для света придется ставить. Три или четыре, ты сам прикинь, Митя. А я по лугам пройду, выберу, где тебе косить.

— Я уже ходил смотрел.

— Ну и как?

— Густая-путаная, косить не больно весело. А вот зеленка, та вовсе шкурой сорной обернулась. И высотой до плеч.

— Это где клевер ты подсевал?

— Точно. Загубится клевер при такой-то высокой ржи. Там молочая и будяка больше, чем колосьев. Задушат.

— Год такой, Митя. Весь сорняк вылезает. На всех полях.

— Может, с зеленки и начнем, Михаил Ларионыч? Глядишь, клевер и подымется, выручим его.

— Резон, резон, — согласился Савин. — Вот прямо туда и пойду. Хорошо, что ты напомнил про зеленку. На корм сеяли, верно?

— По плану — на корм.

— Ну, тогда все ясно. Пойду.

— Мокреть большая, Михаил Иларионович. Верхом лучше, чем пешки.

Митя говорил, слушал, а сам все прицеливался к какой-то детали. Поднял ее, примерил и, довольный, положил на место.

— Ну что, Митя, теперь над тобой не капает? — Зина подошла ближе, ожидая похвалы.

— Ага. Спасибо вам. Не течет вроде. Ну и шустрые вы, из-под земли кровлю достали.

— Да я про нее, про пленку-то, вовсе забыла, — сказала Тимохина. Она тоже подошла, стала, скрестив руки под грудью, чтобы теплей. — А как тебя, мокрого, увидела да твои железки под дождем, вот тут и вспомнила: лежит она, пленка-то. Нам что теперь, Митя, ямы под столбы копать?