Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения - [193]

Муж в море. Парусник вступает с бездной в битву.

Уходит человек все дальше — дальше в ночь.

Случись беда — никто не сможет им помочь.

Среди подводных скал, близ их незримой кровли,

Есть место страшное, но не сыскать для ловли

Богаче места: там, среди скалистых глыб,

Нашлось пристанище для серебристых рыб.

Но это — крохотная точка в океане.

И ночью, в декабре, средь грозных волн, в тумане,

Чтобы ее в пустыне водной отыскать,

Как надо точно силу ветра рассчитать!

Как надо хорошо знать прихоти течений!

Вдоль борта змеи волн несутся в исступленье,

Пучина корчится и разевает пасть,

И стоном ужаса ей отвечает снасть.

О Дженни думает рыбак в ночи туманной.

Все помыслы ее с ним рядом постоянно.

Так мысленно они встречаются в ночи.

III

И Дженни молится и слышит, как кричит,

Носясь над скалами, кричит морская птица,

Как стонет океан; и наяву ей снится

Обрушившийся вал, разбитый в щепы челн

И гибнущий моряк во власти гневных волн.

Заключены в футляр, как в вены кровь людская,

Часы стенные бьют, без устали бросая

В таинственную мглу минуты, дни, года,

И означает их биение всегда

Игру неведомой, неодолимой силы,

И колыбели крик, и тишину могилы.

А Дженни думает: «Что делать, боже мой?»

Разуты малыши и летом и зимой.

Какая нищета! Здесь хлеб едят ячменный…

За дверью океан грохочет неизменно.

Бьет тяжкий молот волн о наковальню скал,

И кажется порой, что беспощадный шквал,

Как искры очага, развеять звезды хочет;

Ночь непроглядная безумствует, хохочет,

Пускается танцовщицей веселой в пляс,

Ночь, в сумрак и туман закутавшись до глаз

И уподобившись разбойнику-злодею,

Хватает парусник и с ношею своею

Несется к скалам вдруг, и чувствует моряк,

Как разверзается пред ним пучины мрак,

Который крик его последний поглощает.

В его сознании в последний миг всплывает

Кольцо железное на пристани родной.

Виденья мрачные пред Дженни чередой

Проходят. Страшно ей. Сдавило грудь рыданье.

IV

О жены рыбаков! Как тяжело сознанье,

Что муж, отец и сын, все те, кто дорог так, —

Во власти хаоса; что самый лютый враг,

Разбушевавшаяся грозная стихия,

Играет жизнью их; что, ко всему глухие,

На них бросаются, как звери, стаи волн;

Что ветер, ярости неизъяснимой полн,

Сечет и хлещет их и видеть им мешает;

Что, может быть, сейчас им гибель угрожает,

И где они — никто не ведает о том;

И чтобы выстоять в сражении морском,

Чтоб схватку выдержать с могуществом пучины,

Им дан кусок доски и дан кусок холстины…

И женщины бегут к бушующим волнам

И молят океан: «Верни, верни их нам!»

Увы! Какой ответ стихия дать им может?

Всегда страшащая, она их страхи множит.

Еще сильней тоска сдавила Дженни грудь.

Муж в море. Он один. О помощи забудь.

Скорей бы дети подросли, отцу подмога!

Но вырастут они — и возрастет тревога;

Он в море их возьмет, и, плача, скажет мать:

«О, лучше бы детьми мне видеть их опять!»

V

Она берет фонарь и плащ. Пора настала

Взглянуть на океан, на волны у причала,

Не стало ли светать, не видно ль вдалеке

Огня на мачте. В путь! И с фонарем в руке

Выходит из дому она. Еще не веет

Прохладой утренней, и в море не белеет

Та полоса, где мгла от волн отделена.

В предутреннем дожде особенно мрачна

Природа. Потому так медлит день родиться.

Нигде зажженный свет из окон не струится.

Она идет во тьме. И но дороге вдруг

Одна из самых развалившихся лачуг,

Чернея в темноте, пред нею возникает.

Ни света, ни огня. И ветер открывает

И закрывает вновь трепещущую дверь,

В соломе грязной копошится, словно зверь,

И крышу ветхую трясет, протяжно воя.

«Да, — Дженни думает, — с живущей здесь вдовою

Давно не виделась я. Муж мне говорил,

Что хворь какая-то ее лишила сил».

Она стучит в окно. Никто ей не ответил.

Ее слегка знобит. «Какой холодный ветер!

А женщина больна. Нет хлеба у детей.

Хоть двое у нее — вдове куда трудней!»

И Дженни вновь стучит: «Откликнитесь, соседка!»

Молчание в ответ. «Такое встретишь редко,

Чтоб так был крепок сон… Не дозовусь никак».

И в это время дверь, ведущая во мрак,

Со скрипом мрачным перед Дженни распахнулась,

Как будто жалость в ней, в бесчувственной, проснулась.

VI

В дом женщина вошла. Фонарь в руке ее

Печально осветил безмолвное жилье.

Сочилась с потолка вода, и то и дело

Вниз капли падали. А в глубине чернело

То, что внушало страх и вызывало дрожь:

Труп в глубине лежал. Он был совсем не схож

С той, что всегда слыла веселою и сильной;

Как призрак нищеты, он в полумгле могильной

Возник и был разут, взлохмачен, изможден.

Шла долгая борьба. Теперь являет он

Конец сражения. У мертвой пожелтело

Лицо застывшее; и, покидая тело,

Душа разверзла ей уста в последний миг,

Чтоб вечность слышала ее предсмертный крик.

А близ кровати, на которой мать лежала,

Стояла колыбель, и жизнь в ней трепетала:

Во сне два крохотных созданья — брат с сестрой

Ворочались. Их мать, конец предвидя свой,

Накинула на них платок и покрывало,

С себя их сняв: она лишь одного желала,

Чтоб холод разбудить не мог ее детей,

Когда холодная склонится смерть над ней.

VII

Как сладко спят они в дрожащей колыбели!

Их личики от сна чуть-чуть порозовели.

Пусть даже трубный глас на Страшный суд зовет,

Он не разбудит их, двух маленьких сирот,

И страха нет у них перед судьей суровым.

А за порогом дождь мир оглашает ревом,

И капли падают сквозь щели в потолке