Девушки нашего полка - [4]

Толька Федоров (мы познакомились с ним в госпитале, когда меня впервые ранило, и вместе пришли в полк) подтолкнул меня вперед и назвал по фамилии.

— Вот, девчата, это мой друг. Назначен в наш полк, а именно — в первый батальон. Прошу любить…

Чтобы не заметили девушки, я с остервенением ткнул его локтем в бок: «Куда ты меня привел? Ну погоди, леший полосатый, дай только выйти отсюда». Не успели мы охнуть, как уже оказались за столом. Ловкие руки девушек (те самые, что затащили нас за стол) очистили для меня и Тольки по самой большой картофелине.

— Ешьте, ребята.

— А вы откуда?

— С Урала.

— Слышишь, Катюша, с Урала. Твой земляк.

— Еще очистить? Да вы не стесняйтесь.

— Девоньки, младший лейтенант тоже был на Волге. Значит, все земляки.

— Чаю хотите?

— Да погоди ты с чаем, дай с дороги поесть человеку.

И откуда-то сбоку:

— А он симпатичный… краснеть умеет. Вот здорово!

После двух картофелин я, наконец, поднял глаза. Напротив сидела круглолицая девушка с лейтенантскими узкими погонами. Ее волосы раскинулись по плечам и были похожи на пушистое сено. Рядом с ней — блондинка с белым продолговатым лицом. Это ее зовут Катюшей. Я оказался между девушкой с длинными черными косами и девушкой с тонким интеллигентным лицом. На дальнем конце еще несколько девушек. Качающийся свет гильзы мешал рассмотреть их лица. Но я уже чувствовал, что они тоже красивые.

У Катюши поранен указательный палец на левой руке. Это она для меня очистила картофелину. Вторую зовут Вера, это — девушка с тонким лицом, моя левая соседка.

Я не психолог, но заметил, что у каждой девушки свои черточки в характере. Фронт, правда, как-то сгладил эти черточки, но не стер.

Толька болтал почем зря. Ему можно. Он свой человек в полку. Вера налила в жестяную кружку чай и подала мне. Это меня обрадовало. Тольке дали чай во вторую очередь, и налила ему не Вера, а Катюша. Нина Хасанянова, девушка с косами, рассказывала медицинские анекдоты и больше всех смеялась.

После чаю кто-то из девушек принес кашу «шрапнель», которую повара и старшины с уважением называют перловкой. Перловка вызвала новый взрыв смеха.

Мало-помалу я включился в общее веселье. Через час мне уже были известны имена всех девушек и их фамилии. Фамилия белолицей Кати соответствует цвету ее лица и волос — Беленькая.

Толька подсел к Марийке, девушке с волосами, похожими на пушистое сено, и стал что-то шептать ей на ухо. Она улыбалась и краснела. Марийка, пожалуй, самая красивая из всей санроты. И еще у нее, как мне показалось, сильно развито чувство собственного достоинства. Сразу было видно, что она не любит, когда начинают говорить о ней.

— Девоньки, хотите послушать? Здесь о любви написано! — предложила одна из девушек, сидевшая в тени.

Нина с готовностью подвинула коптилку, и я увидел профиль девушки со вздернутым носом. Свет падал на ее полную шею и половину плеча. На щеке чернела родинка. Короткие волосы и небольшая шепелявость делали ее похожей на пионервожатую. Она начала читать, и мне показалось, что у нее есть какая-то тайна, которую она бережет, и только книги помогают ей на время забыть эту тайну.

Девушку зовут Лидой. Голос у нее глухой, даже неприятный. Но она хорошо читала, очень хорошо, не нажимая на голос, как это делают некоторые артисты, не кокетничая им. Мне приходилось слышать, как виолончелист настраивает свой инструмент. Легонько прикасаясь смычком к одной из струн, он то подтягивает, то ослабляет ее. Звук получается монотонный, с оттенком грусти, но приятный и даже трогательный. Так читала Лида.

«…Ведь от меня уходила женщина, несколько лет бывшая спутницей моей жизни, женщина, чье теплое гибкое тело прижималось к моему, чье дыхание в долгие ночи сливалось с моим; и ничто во мне не шевельнулось, я не возмутился, не пытался завоевать ее снова…»

Не закончив, Лида вдруг отбросила книгу и, ни на кого не глядя, ушла в соседнюю комнату. Скрипнул топчан, и мы услышали приглушенный стон.

— Дура Лидка! — сказала Катя Беленькая и, взяв книгу, стала читать дальше.

Но ее уже никто не слушал. За Лидой ушла и Нина.

— Что с тобой, Лидунчик? Ну, перестань же. Успокойся. Хочешь, дам люминал? Хочешь? Ты просто устала и тебе надо поспать, — слышали мы Нинин голос.

— Оставьте меня, ничего мне не надо! — отрезала Лида, и опять жалобно скрипнул топчан.

Девушки смотрели на груды картофельных очистков и молчали. Даже Толька присмирел и больше уже не наклонялся к уху Марийки. Передовая постукивала разрывами гранат, Мин, снарядов. Удары ветра рвали байковые одеяла, висевшие на окнах. Мы молчали. Катя Беленькая первая нарушила молчание.

— Ерунда все тут, — листая книгу, проговорила она.

Марийка насторожилась.

— Почему, Катюша, ерунда?

— Разве настоящая любовь такая? Одна пошлость тут. Постельная лирика.

Марийка, собирая кожурки в кучу, незаметно зевнула и как бы ненароком обронила:

— Для тебя, может, и ерунда, а для других, как видишь, нет, не ерунда.

Вера чуть заметно улыбалась. Санитарки Зоя и Люба, сидевшие за дальним концом стола, придвинулись к Кате и попросили ее читать дальше.

— Читайте сами, а мне на дежурство пора. — Она отодвинула скамейку, встала. — И все же я не согласилась бы на такую любовь. Даже здесь, на фронте.