Девушки начинают и выигрывают - [74]

— Несколько означает больше двух, — проглотив, вставляет Роб.

— Ладно! В таком случае пары, — говорю я, показывая ему язык.

— Как увлекательно, — добавляет Бонни, — особенно с этим Колином. Мне он нравится. И его письма.

Роб бросает на нее ревнивый взгляд.

— Но конечно, он нравится мне не так, как ты, — успокаивает его Бонни.

— Ну что ж, друзья мои, мне пора на занятия, довольно любовного воркования, — жалуюсь я.

— Любовного? А кто говорил про любовь? — шутит Роб, и теперь черед Бонни изображать пострадавшую сторону. Я мысленно обещаю себе никогда не доводить собственные потенциальные отношения до подобного спектакля.

— Пока! — бросаю я через плечо.

— Удачи вечером! — кричит мне вслед Бонни. — Очень хочется поскорее обо всем услышать!

— Да, мне тоже, — прибавляет Роб.

Спустя три часа, шесть раз сменив наряд, выкурив четыре сигареты и выпив пакет сока (для тонуса), я стою на скромном крыльце перед дверью студента-выпускника Колина, готовая (как это будет всегда!) к нашему свиданию. Я делаю глубокий вдох и нервно звоню. Дверь распахивается, и он стоит передо мной, такой же красивый, каким я его помню, и улыбается до ушей. На нем рубашка в белую и голубую полоску, небрежно заправленная в джинсы с коричневым ремнем, и коричневые туфли.

— Здравствуй, здравствуй! — восклицает он. — Добро пожаловать в мое скромное жилище, — произносит он, раскидывая руки и посторонившись, чтобы я могла войти.

— Привет, — отвечаю я, наслаждаясь его акцентом, и вхожу.

— Ты выглядишь очень мило.

— Спасибо.

— Проходи, проходи, — говорит он, и я следую за ним в маленькую гостиную.

В центре комнаты стоит кофейный столик с щербатой стеклянной столешницей, прямо перед ним — большой диван с обивкой из пурпурного бархата, а справа от столика — удобное на вид коричневое кожаное кресло. Огромный книжный шкаф, забитый книгами и компакт-дисками, помещается в углу, а маленький телевизор стоит на полу. В воздухе витает слабый запах чего-то горелого, но я не обращаю на него внимания. Стены голые, за исключением нескольких черно-белых фотографий в рамках и большой репродукции «Мадонны» Эдварда Мунка. Я с одобрением смотрю на картину.

— Любишь Мунка? — спрашиваю я.

— Это зависит от… — отвечает он.

— Отчего?

— От того, любишь ли его ты. И от картины, конечно.

— Что ж, люблю, и в особенности эту.

— Хорошо, — улыбается он, — я тоже. А теперь располагайся и чувствуй себя как дома, пока я приготовлю выпить. Красное или белое?

— Белое, — отвечаю я, и Колин исчезает в кухне, примыкающей к комнате.

Я подхожу к книжному шкафу и оцениваю подбор книг. Чего у него только нет: Толстой (два очка), Диккенс, Шекспир, Гарсия Маркес (ну еще бы), Кундера, Милтон, Джойс, Рушди… список можно продолжить.

Колин возвращается в комнату с бутылкой в руке.

— У меня плохая новость, — говорит он, откупоривая бутылку. — Я настолько неуклюжий, что на этой неделе умудрился разбить все до единого винные бокалы из своей коллекции. Немного нервничал из-за нашего рандеву.

Он нервничал? Мне это нравится.

— И сколько их у тебя было? — спрашиваю я.

— Два, — смущенно отвечает он.

— Что ж, думаю, придется нам пить прямо из бутылки.

— Ты прямо как моя бабушка, — говорит он, и в уголках его глаз появляются морщинки, как тогда в автобусе.

— Итак, — начинаю я, когда мы усаживаемся на диван, — как тебя занесло в Йель?

— Это довольно длинная история, — говорит он, делает глоток и передает бутылку мне.

— Представь краткую версию.

— Меня не взяли в Гарвард.

— Как и всех нас.

— К счастью, — добавляет он. — Не думаю, чтобы после четырех лет в Оксфорде меня хватило бы еще и на Гарвард.

— Ты его закончил?

— Да. Бакалавр математики.

— Господи! И ты говоришь, что доктор экономики, с которой ты встречался, была скучной!

— Ну, я бросил математику, поэтому ты не можешь меня винить.

— А в промежутке?

— Сколько у тебя времени? — спрашивает он.

— Много, — отвечаю я.

— Не хочешь чего-нибудь поклевать? — спрашивает он.

— Что?

— Ну хорошо. Никто меня здесь не понимает, но я должен как-то поддерживать связь с родиной. Ты хочешь есть?

— Немного.

— Видишь ли, я решил готовить сам, но получилось, скажем так, не очень хорошо. Я заказал пиццу. Надеюсь, ты не против. Обещаю, что в следующий раз я изучу рецепт с большим вниманием.

Теперь становится понятным, откуда запах гари. Я тронута, что он приложил столько усилий, но не показываю вида.

— В Нью-Хейвене готовят лучшую пиццу, так что, по-моему, ты поступил правильно, — говорю я.

Остаток вечера мы проводим на смешном пурпурном диване, насыщаясь пиццей с вином и знакомясь. Колин рассказывает мне о своем детстве, о том, как рос в рабочем районе Лондона. Отец у него сварщик, а мать умерла, когда он был совсем маленьким. Я не знала, что профессия сварщика существует до сих пор, а он смеется и замечает, что со мной не соскучишься (я наивная). Я рассказываю ему о своей любви к «Анне Карениной», слабости к обуви и о своих безумных родителях. Наконец я рассказываю ему о причине, по которой воспользовалась микроавтобусом в ту ночь, когда мы познакомились. Он хохочет и вспоминает истории из своей жизни, когда, после получения степени бакалавра, он путешествовал по Юго-Восточной Азии и Латинской Америке. Затем он вернулся в Лондон, выполнял разную случайную работу и снова путешествовал.