Девушки из Шанхая - [8]

— К концу года, — говорит она, взволнованно сверкая глазами, — в Международном сеттльменте будет насчитываться уже более двадцати тысяч трупов. Мы перешагиваем через тела каждый день, но вас, кажется, это не трогает.

Бетси считает, что перемены необходимы. Не знаю, как она терпит нас с Мэй — мы совершенно не обращаем внимания на то, что происходит вокруг.

— Тебя интересует, любим ли мы свою страну? — интересуется З. Ч. — Любовь бывает разная, не так ли? Ай го — это то, что мы чувствуем к своей стране и нашему народу. Ай жэнь — это то, что испытывают по отношению к своей возлюбленной. Любовь может быть патриотической и романтической. — Он смотрит на меня, и я краснею. — Разве нельзя чувствовать и то и другое разом?

Когда мы выходим из кафе, время близится к пяти утра. Бетси машет нам, садится в отцовский автомобиль, и ее увозят. Мы желаем З. Ч. и Томми доброй ночи — или доброго утра — и зовем рикшу. На границе Французской концессии и Международного сеттльмента мы снова пересаживаемся в другую повозку, которая, грохоча по булыжникам, довозит нас до самого дома.

Город, как море, никогда не утихает. Ночь схлынула, и по улицам потекли утренние звуки. Золотари толкают перед собой тележки, выкликая: «Опустошаем горшки! Идет золотарь, опустошаем горшки!» Шанхай — один из первых городов, в котором появилось электричество, газ, телефоны и водопровод, но в том, что касается нечистот, мы безнадежно отстали от мирового прогресса. Однако земледельцы со всей страны готовы приплачивать за наши испражнения, потому что мы хорошо питаемся. Вслед за золотарями пойдут продавцы завтраков, предлагая кашу из китайского ячменя, известного в мире как «слезы Иова», с ядрышками абрикоса и лотосовыми семенами, паровые рисовые лепешки с морской грушей и сваренные в чайном настое яйца с пятью специями.

У дома мы платим возчику, поднимаем засов на воротах и направляемся к входной двери. Ночная сырость делает ароматы цветов, деревьев и кустов еще более насыщенными, и у нас кружится голова от запахов выращенных садовником жасмина, магнолии и карликовой сосны. Мы поднимаемся по каменным ступеням и проходим под резным деревянным экраном, который, как полагает мама, отгоняет от дома злых духов. Наши каблуки громко стучат по паркету. В гостиной по левую руку от нас горит свет. Папа не спит и ждет нас.

— Садитесь и молчите, — говорит он, указывая на кушетку напротив себя.

Я сажусь, сцепляю руки на коленях и скрещиваю ноги. Если у нас проблемы, лучше выглядеть скромницей. На смену тревоге, в которой он пребывал последние несколько недель, пришла непроницаемая жесткость. То, что я слышу в следующий момент, навсегда меняет мою жизнь:

— Я выдаю вас замуж, — говорит он. — Церемония состоится послезавтра.

Мужчины с Золотой горы

— Ничего себе шуточки! — смеется Мэй.

— Это не шутка, — говорит папа. — Я выдаю вас замуж.

Я все еще пытаюсь осмыслить услышанное:

— Что случилось? Мама заболела?

— Перл, я все сказал. Вы должны слушаться меня и поступать так, как я говорю. Я ваш отец, а вы — мои дочери. Так устроена жизнь.

Жаль, я не могу передать, как абсурдно прозвучали его слова.

— И не подумаю! — возмущенно заявляет Мэй.

Я пробую воззвать к его разуму:

— Этот феодализм давно в прошлом. Когда ты женился на маме, все было совсем по-другому.

— Мы с вашей матерью поженились во втором году Республики, — отвечает он раздраженно. — Речь не об этом.

— Тем не менее вы женились по сговору, — возражаю я. — Ты что, рассказывал свату, умеем ли мы шить, вязать или вышивать? — Мне становится смешно. — Ты дашь мне в приданое ночную вазу, расписанную драконами и фениксами, символизирующими идеальный брак? А Мэй достанется ночная ваза, полная красных яиц, чтобы ее будущая семья знала, что у нее будет много сыновей?

— Говорите что хотите. — Папа равнодушно пожимает плечами. — Вы выходите замуж.

— И не подумаю! — повторяет Мэй. Она всегда умела заплакать в нужный момент, и сейчас слезы струятся по ее лицу. — Ты меня не заставишь!

Папа не обращает на нее никакого внимания, и я понимаю, что он серьезен, как никогда. Он смотрит на меня так, будто видит в первый раз.

— Только не говорите мне, что собирались выйти замуж по любви! — В его голосе странная смесь жесткости и торжества. — В брак вступают не по любви. И я женился не по любви.

Я слышу глубокий вдох, поворачиваюсь и вижу, что в дверях стоит мать, все еще одетая в пижаму. Мы наблюдаем за тем, как она пересекает комнату на своих перебинтованных ногах и падает в резное кресло грушевого дерева. Сцепив руки, она опускает голову. По ее переплетенным пальцам катятся слезы. Никто не произносит ни слова.

Я выпрямляюсь, чтобы посмотреть на отца сверху вниз, — его всегда это раздражало. Затем беру Мэй за руку. Вместе мы — сила. К тому же у нас есть деньги.

— От обеих твоих дочерей я со всем уважением прошу отдать наши сбережения.

Отец морщится.

— Мы уже достаточно взрослые, чтобы жить отдельно, — продолжаю я. — Мы снимем квартиру и будем зарабатывать как можем. Мы будем сами решать, как нам жить.

Слыша мои слова, Мэй кивает и улыбается, но улыбка получается не такой прелестной, как обычно. От слез ее лицо опухло и пошло пятнами.