Девушки из Шанхая - [3]

— Не уходите, пожалуйста.

Мэй, как обычно, смеется в ответ:

— Мы работаем вечером. Не ждите нас.

Я поднимаюсь за ней по лестнице, а вслед нам несутся звуки родительских голосов, сливаясь в единую неодобрительную песнь. Мама ведет мелодию: «Жаль мне ваших мужей: „Мне нужны туфли“, „Хочу новое платье“, „Купи нам билеты в оперу“». Папа своим низким голосом ведет басовую партию: «Вернитесь. Пожалуйста, вернитесь. Мне надо вам кое-что сказать». Мэй не обращает на них внимания, я пытаюсь ей в этом подражать, восхищаясь тем, как она игнорирует их требования. В этом мы не похожи, как и во многом другом.

Если речь идет о сестрах — или братьях, — сравнения неизбежны. Мы с Мэй родились в деревне Иньбо, расположенной менее чем в полудне ходьбы от Кантона. У нас всего три года разницы, но сложно представить себе двух более непохожих людей. Она хохотушка — меня же часто упрекают в излишней мрачности. Она маленького роста и очаровательно пухленькая — я высокая и худая. Мэй недавно окончила школу и не читает ничего, кроме светской хроники в газетах, — я пять недель назад окончила колледж.

Первым моим языком был тайшаньский диалект, сэйяп, — на нем говорят в четырех областях провинции Гуандун, где жили наши предки. С пяти лет со мной занимались американские и английские учителя, поэтому мой английский близок к идеалу. Я считаю, что свободно говорю на четырех языках — на британском и американском английском, на диалекте сэйяп (одном из множества кантонских диалектов) и на уском диалекте (своеобразной версии путунхуа, на которой говорят в Шанхае). Я живу в космополитическом городе и потому использую английские названия таких китайских городов, как Кантон, Чунцин и Юньнань. Наши традиционные платья я называю кантонским словом чонсам, а не чаншань на путунхуа; то, что американцы называют «кузов», я на британский манер зову багажником; говоря об иностранцах, я зову их то фаньгуйцзы — «заморские черти» на путунхуа, то кантонским ло фань — «белые черти»; а Мэй я называю по-кантонски моймой — «младшая сестра», а не мэймэй на путунхуа. Моей сестре языки не даются. Мы переехали в Шанхай, когда она была еще совсем маленькой, и она так и не продвинулась в сэйяпе дальше нескольких названий блюд. Мэй говорит только по-английски и на уском диалекте. Между путунхуа и сэйяпом примерно столько же общего, сколько между английским и немецким, — родство чувствуется, но взаимопонимания нет.

Благодаря этому мы с родителями иногда пользуемся тем, что Мэй нас не понимает, и говорим на сэйяпе, чтобы подразнить ее.

Мама утверждает, что мы с Мэй не могли бы изменить свою сущность, даже если бы захотели. Считается, что Мэй присущи благодушие и безмятежность Овцы, в год которой она родилась. Овца — это самый женственный из всех знаков, говорит мама. Овца элегантна, талантлива и сострадательна. Овце нужен кто-то, кто будет о ней заботиться и обеспечивать пропитанием, одеждой и крышей над головой. Однако Овцы порой склонны буквально душить близких своей любовью. Благодаря доброму сердцу и миролюбивости Овцы ей всегда будет сопутствовать удача, но — и мама считает, что это очень важное «но», — иногда Овца склонна думать только о себе и своем удобстве.

Меня же постоянно гложет присущая всем Драконам неугасимая жажда действия. Мама часто говорит: «Твои большие ступни донесут тебя повсюду». Однако у Дракона, самого сильного из всех знаков, есть и свои недостатки. «Дракон — преданный, требовательный и ответственный знак, укротитель своей судьбы, — сказала мне как-то мама. — Но тебя, милая Перл, всегда будет подводить твоя необдуманная болтовня».

Завидую ли я сестре? Как я могу ей завидовать, когда я так ее люблю? Наше с ней общее имя — Лун, Дракон. Я — Драконова Жемчужина, а Мэй — Драконова Красота. Она предпочитает писать свое имя на западный манер, но на путунхуа «мэй» значит в том числе и «красивая», и к ней это определение относится в полной мере. Мой долг как сестры — защищать ее, наставлять на верный путь и баловать ее. Иногда, конечно, я на нее сержусь, как, например, в том случае, когда она надела мои любимые итальянские туфельки из розового шелка и испортила их под дождем. Но главное — моя сестра любит меня. Я ее цзецзе — старшая сестра. Согласно традиционной иерархии, принятой в китайских семьях, я всегда буду главенствовать, пусть даже в семье ее любят больше.

Когда я вхожу в нашу комнату, Мэй уже успела снять платье, бросив его в кучу вещей на полу. Я закрываю за собой дверь, ведущую в наш мир — мир красоток. У нас с Мэй одинаковые кровати с белыми с синей каймой льняными балдахинами с узором из глициний. В большинстве шанхайских спален обязательно есть плакат или календарь с красотками. В нашей комнате их несколько. Мы позируем для художников, специализирующихся на изображении красоток. На стенах у нас висят несколько наших любимых изображений: Мэй на диване в лимонном шелковом жакете, в руках у нее — мундштук слоновой кости с сигаретой марки «Хатамэнь»; я в горностаевых мехах сижу, обняв колени, перед озером в обрамлении колоннады, рекламируя «Радикальное решение для роскошного румянца» д-ра Уильямса (кому и продавать такое снадобье, как не девушке с румяными щеками?); и мы вдвоем в шикарном будуаре с пухлыми младенцами, символизирующими богатство и процветание, рекламируем детское порошковое молоко, чтобы показать, что мы — современные матери, которые, заботясь о своих современных отпрысках, используют самые современные изобретения.