Девушки из Шанхая - [13]

— Выходи замуж. Похоже, это неплохая партия, и, в конце концов, ты должна повиноваться своему отцу. В девичестве будь покорна своему отцу, в замужестве — своему мужу, овдовев — покоряйся сыну. Мы же знаем, что это так.

— Я в это не верю! И не знала, что ты веришь в такое. Так обычно говорит моя мать, но не ты. — Я так разгневана, что почти не чувствую боли. — Как ты можешь так говорить? Мы же любим друг друга. Как можно сказать подобное любимой женщине?

Он не отвечает, но на его лице отчетливо читается, что он утомлен и раздражен моим детским поведением.

Я убегаю: меня переполняют боль, негодование, и я попросту слишком юна, чтобы знать, как вести себя в подобном случае. Я устраиваю целое представление, с громкими рыданиями спускаюсь по лестнице и выставляю себя полной дурой в глазах квартирной хозяйки. Такое поведение скорее присуще моей избалованной сестре. В нем нет никакого смысла, но ведь множество женщин — да и мужчин — вели себя так же необдуманно. Я жду… не знаю, чего я жду. Что он сейчас кинется догонять меня. Что он заключит меня в свои объятья, как это обычно происходит в фильмах. Что в ночь перед свадьбой он выкрадет меня из родительского дома и мы сбежим вместе. Даже если все сложится наихудшим образом и я стану женой Сэма, я все же смогу всю жизнь состоять в связи с человеком, которого люблю, — в наше время многие женщины в Шанхае так делают. В конце концов, это не худший из возможных вариантов развития событий, не так ли?

Когда я рассказываю сестре, что произошло между мной и З. Ч., она бледнеет и бросается утешать меня.

— Я не знала, что ты так к нему относишься.

Я едва слышу ее нежный, успокаивающий голос.

Она обнимает меня, пока я плачу. Успокоившись, я чувствую, как все в ней дрожит от сочувствия. Сложно быть ближе, чем мы в этот момент. Что бы ни случилось, мы переживем это вместе.

* * *

Я сто тысяч раз воображала нашу с З. Ч. свадьбу, но с Сэмом все вышло совсем не так, как я себе представляла. Никаких кружев шантильи, никакого восьмиметрового шлейфа, никаких цветочных водопадов на западный манер. Отправляясь на китайский праздник, мы с Мэй не переодеваемся в красные вышитые платья и не надеваем изящных головных уборов, которые колыхались бы в такт нашей походке. Вся семья не собирается, чтобы поздравить нас, никто не сплетничает и не обменивается шутками, дети не носятся вокруг с криками и смехом. В два часа пополудни мы встречаемся в суде с Сэмом, Верном и их отцом. Старый Лу выглядит так же, как я его помню: жилистый человек с каменным лицом. Он сцепляет руки за спиной и наблюдает, как две пары одна за другой подписывают требуемые бумаги: вступили в брак 24 июля 1937 года. К четырем мы отправляемся в американское консульство и заполняем там документы на получение визы для иммигрантов сверх квоты.[10] Мы с Мэй ставим галочки, подтверждая, что мы не сидели в тюрьме, не содержались в доме призрения или в психиатрической больнице, что мы не алкоголички, не болеем туберкулезом, умеем читать и писать и не страдаем от психопатической неполноценности (что бы это ни значило). Как только мы заканчиваем, Старый Лу сворачивает эти бумаги и прячет в карман. В шесть мы встречаемся с родителями в одном из безликих отелей, где находят приют китайцы и иностранцы, пребывающие в бедственном положении. Мы ужинаем в обеденном зале: четверо новобрачных, мои родители и Старый Лу. Папа пытается поддерживать беседу, но нам нечего сказать. Играет оркестр, но никто из нас не танцует. Одно блюдо сменяется другим, однако даже рис встает у меня поперек горла. Папа просит нас с Мэй разлить чай, как это обычно делают невесты, но Старый Лу отмахивается от этого предложения.

Наконец новобрачным приходит время удаляться в спальни. Отец шепчет мне:

— Ты знаешь, что делать. Потерпи немного, и все будет позади.

Мы с Сэмом идем в нашу комнату. Кажется, он напряжен еще больше, чем я. Сгорбившись, он сидит на краю постели и рассматривает свои руки. Сколько раз я воображала нашу с З. Ч. свадьбу и нашу первую ночь! Теперь же я вспоминаю мамины слова и наконец-то понимаю, почему она так скупо говорила с нами о постельных делах. «Делаешь это и забываешь», — часто повторяла она.

Не дожидаясь, пока Сэм подойдет ко мне, обнимет или поможет мне расслабиться, целуя в шею, я расстегиваю галуны на воротнике и под мышкой. Сэм поднимает взгляд и наблюдает, как я расстегиваю все тридцать галунов на правом боку. Выскользнув из платья, я неловко поворачиваюсь. Несмотря на жару, меня бьет озноб. До этого момента мне хватало храбрости, но что делать дальше, я не знаю. Сэм встает, и я закусываю губу.

Все очень неловко. Сэм, похоже, боится ко мне прикасаться, но мы делаем то, чего от нас ждут. Вспышка боли, и все позади. На мгновение Сэм замирает надо мной, опираясь на локти, и смотрит мне в лицо. Чтобы не встречаться с ним взглядом, я смотрю на плетеную тесьму, которой подвязаны занавески. Я так стремилась к тому, чтобы все это поскорее прошло, что забыла задернуть шторы. Значит ли это, что я бесстыдница, или мне уже просто все равно?

Сэм слезает с меня и откатывается на свою сторону постели. Я не шевелюсь. Мне не хочется разговаривать, но и заснуть я не могу. Возможно, одна-единственная ночь никак не повлияет на все те ночи, которые я когда-нибудь буду проводить со своим настоящим мужем, кто бы он ни был. Но как там Мэй?