Девушка выбирает судьбу - [97]

Все было очень просто. Они заговорили, как будто много лет уже знали друг друга.

— Значит, вы казах?

— Да… И вы?..

— Тоже… Вот где привелось земляка встретить!

— Ничего не поделаешь, война.

А он думал, что придется говорить какие-нибудь особенные слова. И боялся, что она обидится, отругает его. «Вы, наверно, от нечего делать пристаете ко мне. Найдите кого-нибудь другого!..» Внутренне он даже соглашался с ней. Действительно, война, горе и смерть вокруг, а он решил заниматься какой-то любовью. Не похож ли он на истощенную за зиму клячу, которая, чуть поднявшись на ноги, бесится от первой весенней зелени и не дает спокойно пастись всему табуну. Вполне возможно, что у такой красивой девушки давно уже есть джигит, который воюет получше его…

Он так и решил утром прямо спросить ее об этом и, если есть у нее кто-нибудь другой, — отойти в сторону. Даже слова приготовил. «Я ведь пошутил, милая. К вам подошел, потому что мне здесь скучно. Просто захотелось поговорить по-казахски. Вот и будем изредка разговаривать о чем придется. От всей души желаю вам дождаться своего возлюбленного, жить с ним в мире и согласии…»

Они сидели и молчали.

— Скоро три года, как не была я в родных краях! — вздохнув, сказала она.

Дармен тоже грустно кивнул головой.

Так уж получилось, что, как только выдавался свободный вечер, она приходила к нему. Из разных мест они были — он с юга, она из Восточного Казахстана. Им было что рассказывать друг другу. Каждый из них вспоминал вслух, в то время как другой слушал и все понимал…

И ни разу не заговорили они о любви. Только однажды, когда вместе смотрели картину в городском саду рядом с госпиталем, Дармен, забывшись, положил ей руку на плечо. Нурбиби сидела тихо, не возражая. И он не шевелился до конца сеанса, боясь неосторожным движением обидеть ее.

Когда они вышли из кинотеатра, было уже темно. Опершись на костыли, он взял ее руки в свои. Долго стояли они так.

— Скоро я оставлю костыли…

— Тогда вы проводите меня до самого дома…

Она сказала это, как само собой разумеющееся. Он лишь крепче сжал ей руки. Костыли сразу потеплели и словно растворились в ночи.

Наверно, единственным немузыкальным среди казахов человеком был Дармен. Но в тот вечер, возвращаясь к госпиталю, он пел про себя ликующую песню. Откуда взялся мотив, он так и не знал, а слова… «Тогда вы проводите меня до самого дома!..»

Она снимала маленькую комнатку на краю города. Придя домой, Нурбиби настежь раскрыла окно и просидела так почти до самого утра…

У нее уже была любовь. В восьмом классе понравился ей один парень из десятого — высокий, красивый, с шапкой темных вьющихся волос. Когда она встречалась с ним в школьном коридоре, щеки ее пламенели. Они как раз проходили «Евгения Онегина», и Нурбиби решилась написать парню письмо. Много раз бралась она за перо, но получался лишь вольный перевод письма Татьяны, который со времен Абая стал у казахов народной песней. В конце концов она отправила ему письмо, написанное собственными словами, но не подписалась…

Парень закончил школу, поехал учиться в институт, но так и не узнал о ее любви. И она… она забыла его. Даже не помнит, какого цвета были у него глаза, какой голос.

Был еще старшина в военно-медицинском училище, который нравился ей. Служил он в другом батальоне, и она совсем не знала его. Однажды услышала Нурбиби, как этот здоровый цветущий парень похабно рассказывал о какой-то девушке, с которой имел дело, и возненавидела его. Вот и все…

Теперь было совсем другое. Она это точно знала. Человек может ошибиться, но сердце — никогда…

И не думала, не гадала Нурбиби, что где-то в далеком волжском городке встретит свою судьбу. Ну, а разве думала она, заканчивая десятый класс, что через два месяца добровольно наденет военную форму и в числе первых девушек-казашек пойдет защищать родину? И военфельдшером не собиралась она быть…

Городок был набит госпиталями, и раненых здесь было больше, чем жителей. Их медсанбат прибыл сюда прямо с фронта два месяца назад. Когда начальник отделения спросил у нее, где она думает разместиться, Нурбиби ответила, что на частной квартире. Как будто знала, что встретится с Дарменом…

Такой прилив радости и счастья почувствовал Дармен, словно заново родился. Шагов двадцать сделал он с утра без костылей, а к вечеру, несмотря на протесты врача, уже самостоятельно вышел на улицу. И все же по-настоящему он вышел без опоры только недели через полторы. Новая летная форма была на нем, и сразу сделался он намного выше ростом. Видно, потому, что не надо было сгибаться к костылям…

Последовали обычные остроты военного времени:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!

— Пожалуйста.

— Младший лейтенант медицинской службы явилась по вашему приказанию!..

— Вольно!..

Щеки у Нурбиби горели. Дармен впервые вел ее под руку и рассказывал что-то. Кажется, про то, как просил у начальника госпиталя отпустить его на сутки в форме. По уставу это не разрешалось до самой выписки. Но когда Дармен сказал, что идет к невесте, начальник в порядке исключения разрешил…

— А почему ты так сказал? — спросила она.

— Я не умею врать, — ответил он.