Девушка выбирает судьбу - [115]

* * *

Центральная усадьба целинного совхоза похожа на небольшой городок. Добрая половина домов еще только строится. У некоторых из них подведены уже крыши, вставлены окна и двери, а кое-где лишь намечены стены. Кто только ни трудится здесь: кадровые рабочие, учащиеся профтехучилищ, студенты различных вузов страны. Своим внушительным видом выделяется новое зернохранилище, занимающее чуть ли не всю северную сторону поселка. Его спешат поскорее покрыть крышей. Наступили сумерки, но там не смолкают звучные удары, шум кровельного железа, издали видны сполохи сварки.

Вспыхивают ярким светом огни машинно-ремонтной мастерской, загораются фонари на центральной улице Ленина, на Комсомольской площади и у входа в будущий сквер, где торчат из земли ряды саженцев. И дома смотрят в темнеющую степь широкими светлыми окнами…

А у Нурлана то светло на душе, то темно. Вместе со своим закадычным другом Алтайбеком лежит он в палатке на краю поселка и курит, глядя на снующих в электрическом свете людей. Перед самым носом его растет полынь, и горьковатый запах ее пробивается даже через запах крепкого папиросного табака.

Неприятности начались, как только он приехал. На факультетском собрании девушки, которые заходили к нему по дороге, подняли его на смех за то, что он ехал не со всеми, а в особом купе.

— Он у нас нежного сложения, голубая кровь!..

— У него головка от шума болит!

— Закутай горлышко, а то простудишься…

Каких только оскорблений не услышал он в тот вечер! И больше всех, конечно, издевалась над ним Рахима.

У него хватило ума вначале отшучиваться:

— Придержи язык, кукушка!.. От ваших острот был зато избавлен… Да от вас на край света убежишь, не то что в мягкий вагон!..

Но силы явно были неравны. В конце концов он рассердился, наговорил черт знает что Рахиме и убежал. Это особенно было позорно. Его нашли и заставили извиняться перед ней и другими девушками. У Нурлана заплетался язык…

Целая неделя минула после этого собрания, но сказанное на нем не выходит из головы и бередит душу, словно заноза. Алтайбеку, как всегда, наплевать на все: лежит и сосет себе папироску. Вот у кого железные нервы. Впрочем, его это и не касалось…

Нурлан протирает глаза. Дым от зерносушилки, оказывается, такой же въедливый, как пыль от комбайна. Что же, недаром гласит пословица, что «невезучего и на верблюде собака укусит». Так и с ним получилось.

Не сбылись его мечты о штурвале комбайна. Для этого хватало студентов из сельскохозяйственного института и школы механизации. Нурлана же, учитывая его спортивный вид, поставили стогокопнителем. Ни он, ни мать, которая занималась билетами в мягкий вагон, не подумали о самом необходимом предмете — о защитных очках. Уже через день у него заболели глаза. Веки набухли, воспалились от пыли и непрерывно слезоточили. Пришлось впервые в жизни обратиться к врачу.

На следующее утро бригадир сказал ему приказным тоном: «Пойдешь истопником на зерносушилку!» С тех пор Нурлан работает посменно возле печей. Всего печей шесть, истопников — двенадцать человек. Вместо капитана комбайна он сделался кочегаром большой печки!..

Нельзя сказать, что это легкая работа. Печь жрет топливо — только успевай подавать. А он по неопытности неправильно подбрасывал его и сразу же получил выговор от старшего кочегара: «Что все в одно место бросаешь?.. В институте учишься, а печку топить не умеешь!» Хорошо еще, что девушек поблизости не было…

Нурлан переворачивается на спину. В темно-синем ночном небе плывут белые тучки-барашки. Они обгоняют друг друга, сливаются вместе, снова разъединяются. Нет в мире покоя… Луна идет на убыль. Она похожа на одинокую лодку в пенистом море: ныряет в тучи и снова показывается.

Дружно зашептались травы, и степной прохладный ветер повеял на разгоряченное лицо. Запахло дождем, и Нурлан вздохнул: «Снова намокнет зерно!» Никогда раньше не думал он о таких вещах.

— Опять вам, несчастным, достанется!

Это говорит Алтайбек, глядя на потемневшие тучи. Луны уже не видно, и вокруг становится совсем темно. Нужно заползти в палатку и выспаться как следует. Завтра предстоит много работы.

— Давай спать! — говорит он Алтайбеку.

— Успеется! — отмахивается он и придвигается ближе. — Слушай, Нурлан, не понимаю я тебя. Какой-то кочегар, который и расписаться не умеет, кричит на тебя, а ты терпишь!

— Что же мне делать?

— Да нашел бы я на твоем месте, что делать. Как-никак, отец у тебя немалый пост занимает. Взял бы плюнул на все и уехал. Чего они тебе сделают?

— Да ну тебя!

— Что «ну?..» Мне вот кажется, что кто-то здесь из недругов твоего отца постарался. Почему тебя запрягли на самую черную работу? Неужели для лучшего не годишься? А потом смеяться будут, что вот, мол, сын такого-то даже с работой кочегара не смог справиться!

Нурлан задумывается. Действительно, что он — хуже всех? Никого из группы не послали в кочегары. Сесть бы сейчас опять в поезд и вытянуться на мягком чистом диване… Тьфу, ну его к черту, этот диван. Так смеялись тогда над ним, что на всю жизнь запомнишь. Кажется, на паровозной трубе теперь скорее поедет, чем в мягком вагоне!

Да и что он дома скажет, когда приедет? Что скажет знакомым и соседям? «Ну как там дела на целине, Нурлан?» Это ведь первое, о чем спросят…