Девушка выбирает судьбу - [105]

Кенжетай долго сидел молча, потом утвердительно кивнул головой:

— Ты прав, Жаке. Ничего нет хуже этой непрерывной свары. И знаешь, что я заметил: больше всего по душе она людям нечестным, бездарным, старающимся что-нибудь выгадать для себя из всех этих пережитков. Добросовестным труженикам она ни к чему.

Он, простой аульный парень, высказывал как раз то, о чем я много думал. Действительно, зачем эта непрерывная «холодная война» человеку, который трудится, создает материальные ценности? Ведь вот и сам Кенжетай, и его отец Нурман чтят настоящие народные обычаи, живут по ним. А этот обычай не признают, даже думать о нем не хотят. Для них все равны, все — земляки! Выходит, что к народу он не имеет никакого отношения…

— А Кунпеис… — начал я.

— Дядя Кунпеис — самое лучшее доказательство этому! — твердо сказал Кенжетай. — Как говорится в народе, «где он только ни нагадил». Все руководящие посты в ауле перебрал — был председателем аулсовета, председателем колхоза, представителем всяких районных баз и организаций. Везде он пекся только о себе. Теперь вот на старости лет примостился именно к тому сыну, который работает кладовщиком. Вроде и не пойман за руку, а все как на жулика смотрят. А ведь он моложе моего отца и вполне мог бы настоящую пользу приносить. Но Кунпеис и в молодые годы искал, где полегче да потеплее. Лодырь и болтун, одним словом, да еще на руку нечист…

— Да, но почему он так стоит за старые обычаи?

— Эх, Жаке, все проще простого. Нужно как-то замаскироваться, внушить к себе уважение, вот и становится такой человек ревнителем старых законов. К тому же и это не без выгоды. Он сейчас первый аксакал в этой местности, и львиная доля религиозных обрядовых приношений достается ему. Разжигание, раздувание всяких отсталых настроений ему на руку. К сожалению, многие люди обходят его с подветренной стороны, ссылаясь на чувство уважения к старшим…

— Не так-то легко бороться с этим! — вздохнул я.

— Послушайте, Жаке! — Кенжетай, обычно серьезный, вдруг лукаво посмотрел на меня. — Я вам не сказал, что тоже прихожусь племянником нашему Кунпеису по линии матери. Если по-родственному, то он не вправе обидеться… Хотите, посадим его в рваную галошу, и пусть посмеются люди. Вам ничего не надо будет делать, только поддакивать в нужном месте!..

— Что же это за «галоша»? — поинтересовался я.

— Да все очень просто… Понимаете, у дядюшки Кунпеиса есть слабое место — зрительная память. Он быстро забывает лица знакомых. Как-то, к примеру, навестил его сын одного из его старших братьев, живущих в другой области. Приехал вместе с женой, и дядя Кунпеис целый день потчевал его с великим почетом. Вечером дядю вызвали куда-то, а вернувшись, он увидел у порога своего дома какого-то постороннего человека. «Эй, убирайся отсюда, бродяга! — заорал Кунпеис. — В прошлый раз здесь тоже один такой околачивался, а потом я лучшего индюка не досчитался!..» Молодого гостя чуть удар не хватил. Еле-еле разъяснили ему родственники дядюшкину слабость…

Нельзя сказать, что меня очень обрадовала затея Кенжетая, но отговаривать его я не стал. К вечеру мы оказались уже возле дома Кунпеиса, и Кенжетай попросил шофера дать несколько долгих требовательных гудков. Шофер так постарался, что из дома высыпала вся кунпеисова семья.

Увидев самого Кунпеиса, Кенжетай торопливо вывалился из машины, бросился прямо к нему:

— О, дядюшка, суюнши — одари меня за хорошую весть! В этой машине сидит твой ближайший родственник, с которым ты еще не виделся… Помнишь своего знатного родственника по шестому колену Шарипбая? В тридцать третьем году он сдал своего самого младшего сына в детский дом, и тот вырос в чужих краях. Ведь ты сам всегда говорил, что если «кобеля тянет туда, где он наелся, то мужчину — туда, где он родился». Вот почему он приехал в соседний район на должность судьи. Первым делом он решил навестить вас, так как много слышал о ваших достоинствах!..

При этих словах Кенжетай широко открыл дверцу машины и почтительно приложил правую руку к груди. Вот уж не думал я, что в нем таятся такие артистические способности. Но делать было нечего, пришлось выходить.

С некоторым опасением посмотрел я на старика Кунпеиса. Но, по-видимому, его зоркие глаза застлал туман. К тому же слово «судья» подействовало на него куда сильнее, чем слово «родственник». Задыхаясь от волнения, наступая второпях на подол длинного домотканого халата из верблюжьей шерсти, он бросился вперед и сжал меня в своих объятиях. Я не успел еще выйти из машины, и он висел у меня на шее, горько рыдая.

— О, бедный мой Шаке! Не подтверждает ли наша встреча, что «мертвые воскресают и погасшее воспламеняется вновь!» Ведь мы были настолько близкими родственниками с ним, что не позволяли между семьями кровосмешения… О время, время! Сколько хороших людей взяло ты от нас! Чьи только кости с тех пор не грызли голодные волки!.. А мать твоя! Какой была она замечательной женщиной! Матерью семи джигитов была, а остался лишь ты один! Теперь ты — единственный продолжатель рода!..

Старик продолжал голосить, а мне было неловко. Судьба неизвестного мне Шарипбая взволновала меня до глубины души. Действительно, нелегкие были те годы, а потом война. Сколько людей погибло. До сих пор через газеты, журналы и по радио ищут матери потерянных детей, дети — отцов, братьев и сестер. Ведь я тоже один из них!..