После моления она подошла к брату Линду. И брат Линд сказал ей:
— Милая сестра, бог не оставит тебя.
Он смотрел на Саале задумчивыми глазами, и, как всегда, ему мешали его кудри, ниспадавшие на лоб. Он отбрасывал их растопыренными пальцами или закидывал назад резким движением головы.
Внимательно выслушав Саале, пожаловавшуюся на свою судьбу, он спросил:
— А думала ли ты, как много в мире железных дорог?
— Нет, — призналась Саале.
— В Таллине их много, в Нью-Йорке же огромное количество. Думала ли ты, как трудно управлять этой сетью железных дорог, чтобы поезда не столкнулись и не случилось несчастья?
— Нет, — призналась Саале.
— А теперь попробуй представить себе, как трудно господу управлять судьбой каждого отдельного человека в этом мире.
У брата Линда были странные глаза: отсутствующие и немного грустные, как у святых на картинках. Когда он молился, его длинное сухое лицо выглядело необыкновенно тонким и красивым, но когда Саале рядом с ним и с мешками яблок ехала на базар в его стареньком автомобиле, брат Линд за рулем казался ей будничным, похожим на любого встречного.
Он бранил машину, эту старую рухлядь, ее тарахтящие дверки и то, что ему не продают новой.
Он был бережлив, жил аскетически, ел мало и дешево и, сколько Саале помнила его, носил один и тот же костюм и летом, и зимой. Время от времени он отдавал его какой-нибудь из сестер привести в порядок, но пуговицы пришивал сам. За каждую работу, которую для него выполняли, он всегда платил яблоками. А если кто-нибудь отказывался от такой платы, не получал ничего.
При молельне имелся не очень большой, но хорошо ухоженный фруктовый сад. Часть деревьев принадлежала молельне, часть — брату Линду. Когда собирали урожай, брат Линд строго разграничивал эти части, чтобы никто не мог сомневаться в его бескорыстии, и вел точный учет доли, принадлежащей молельне.
— Верующих в нынешние времена стараются объявить жуликами, — говорил он с грустью достойного человека.
Каждое утро брат Линд отвозил Саале на базар в своей старенькой машине и приезжал за нею в конце базарного дня. Дома он подбивал на счетах дневную выручку и взвешивал фрукты, оставшиеся непроданными, — все должно было сходиться. Перед ним на столе лежали деньги, весы и две тетради. В одной он отмечал доходы молитвенного дома, в другой — свои собственные. Но Саале казалось, будто брат Линд взвешивает грехи и точнейшим образом заносит их в реестр.
Саале выполняла всю работу по дому и варила пищу. Каждый вечер брат Линд выдавал ей провизию на следующий день: столько-то картофелин, столько-то того или другого продукта. Он не был придирчив и ел, никогда не выражая недовольства вкусом пищи. Главное, чтобы Саале укладывалась в то немногое, что было ей выдано.
Саале нравился этот дом уже хотя бы потому, что здесь когда-то работала мать, содержала в чистоте полы и лестницы, полола сад и сажала цветы. В одном крыле дома был зал для молитв с высокими окнами, в другом — квартира, а несколько комнат находились на втором этаже, где брат Линд хранил яблоки.
Этот дом для молитв и квартиру своему проповеднику Вальтеру приход построил еще до войны. Говорили, что Вальтер был очень образованным и набожным человеком, ездил в Англию на сходы и курсы усовершенствования. В конце войны он исчез, и теперь было известно, что он проповедует в Америке и что дела его идут хорошо.
И сейчас здесь поддерживали тот же порядок, что при брате Вальтере. Маленькая площадка для стоянки автомашин и дорожки всегда были посыпаны светлым песком, в ящиках для цветов цвели красные настурции и синие лобелии. Но самым красивым был все-таки сад за высоким забором, коронованным терновым венцом из колючей проволоки.
Он казался Саале райским садом, потому что брат Линд не позволял ей самой сорвать с дерева ни одного яблока.
Иногда брат Линд сам шел в сад, чтобы сорвать несколько яблок. Но они все казались ему слишком хорошими и большими, и он начинал старательно искать под деревьями. Внимательно изучал каждую подгнившую и червивую падалку, которая еще, может быть, годилась для еды, и приносил их Саале.
Однажды, когда Саале на базаре продавала яблоки, покупательницей оказалась ее бывшая классная руководительница.
— Как живешь? — спросила учительница.
Трудно было ответить сразу и коротко. Саале искала слов. Но учительница и не ждала их, у нее уже было свое мнение.
— Не учишься и не работаешь?
— Нет, — сказала Саале, глядя исподлобья.
— Почем яблоки?
Саале назвала цену. Учительница попросила два кило, покрасивее.
— Стала торговкой на базаре? — неодобрительно сказала она. — Жаль. Никогда бы этому не поверила, ты ведь неплохо училась.
Она старательно выбрала самые большие и красивые яблоки, заплатила деньги, взяла сумку и ушла. Ушла…
Мама всегда предостерегала Саале против неверующих, которые живут в грехе, но теперь Саале видела совершенно в новом свете и тех, с кем вместе она вечерами молилась богу. Днем стояли они в очередях и распространяли слухи о войне и муке, а вечером сходились вместе жаловаться богу на грехи мира.
И о Саале говорили бог знает что.
Все они стали ей отвратительны — верующие и неверующие. Люди были жестоки.
