Девочки - [49]

День тянулся долго. Митч с Расселлом по очереди играли на гитаре, Хелен, одетая в лифчик от бикини, сидела у Митча на коленках. Она все хихикала и пристраивала голову с этими ее детскими хвостиками ему на плечо. Играл Митч гораздо лучше Расселла, но я старалась этого не замечать. Я накуривалась с новой, яростной сосредоточенностью, переходя от нервозности к отупению. Улыбалась почти бессознательно, да так, что разболелись щеки. Сюзанна сидела на земле рядом со мной, скрестив ноги, мы то и дело соприкасались пальцами.

Наши лица — круглые, внимательные, как тюльпаны.

Следующий мутный день мы принесли в жертву общей мечте и тому отвращению, которое вызывала у нас реальная жизнь, хотя сами себя мы уверяли, что это мы так настраиваемся на волну, состыковываемся. Митч привез кислоты, которую ему поставлял какой-то стэнфордский лаборант. Донна смешала ее с апельсиновым соком, разлила по бумажным стаканчикам, мы этим позавтракали, и деревья запульсировали энергией, тени намокли, побагровели. Любопытно, конечно, как легко я на все соглашалась. Приносили наркотики — и я все пробовала. Ловила момент — единственное время, когда что-нибудь происходило. И об этом моменте мы могли говорить часами. Вертеть его во все стороны: как падал свет, почему кто-то молчал, разбирали на составляющие каждый взгляд, докапываясь до того, что он значил на самом деле. Это казалось важным, это наше желание обрисовать форму каждой уходящей секунды, вытащить все сокрытое и затрепать его до смерти.

Мы с Сюзанной мастерили детские браслетики, которыми девочки обменивались между собой, нанизывая их на руки, будто младшеклассницы. Учились делать V-образное плетение. Плести полоски. Я делала браслет для Сюзанны, толстый, широкий, — маковокрасный плетеный шнур в окружении оранжевых нитей. Мне нравилось спокойно стягивать узлы, нравилось, как цвета весело подрагивали у меня в пальцах. Один раз я вставала — приносила Сюзанне попить, и в этом была какая-то домашняя нежность. Мне хотелось исполнить ее желание, влить воду ей в рот. Сюзанна пила и улыбалась мне, глотая так жадно, что было видно, как сокращается ее горло.

Кэролайн, сестра Хелен, в тот день тоже была с нами. В одиннадцать лет она знала куда больше, чем я в свои одиннадцать. Ее браслеты звякали с чмоканьем дешевого металла. Из-под махровой рубахи бледно-желтого цвета, цвета замороженного лимонного сока, торчал круглый голый животик, хотя коленки у нее были ободранные и грязные, как у мальчишки.

— Ништяк, — сказала она, когда Гай влил ей в рот стаканчик сока, и это слово она так и повторяла, будто заводная игрушка, когда кислота начала действовать.

Я и у себя начала замечать первые признаки, рот наполнился слюной. Я вспомнила затопленные ручьи, которые видела в детстве, мертвенный холод дождевой воды, катившейся по камням.

Слышно было, как Гай, сидя на ступеньках, мелет какую-то чушь. Очередную бессмысленную историю, хвастовство, которое наркотики разносили эхом. Волосы он собрал в темный узел на макушке.

— Чувак ломится в дверь, орет, что щас заберет все свое, а я, такой, аааа, черт, ну и хер с тобой, — бубнил он. — Я Элвис Пресли. — И Руз кивала в такт его словам. Прищурившись, глядела на солнце, из дома неслось пение Кантри Джо.

По голубому небу летели облака, обведенные неоном.

— Глянь-ка на сиротку Энни, — сказала Сюзанна, взглядом указывая на Кэролайн.

Кэролайн поначалу переигрывала, шаталась, изображая, как она объелась кислоты, но вскоре наркотик вправду начал действовать, и взгляд у нее сделался безумный и немного испуганный. Она была такая тощенькая, что я видела, как в горле у нее все ходит ходуном. Сюзанна тоже на нее смотрела, и я думала, она что-нибудь скажет, но она молчала. Хелен, которая вроде как была двоюродной сестрой Кэролайн, тоже ничего не сказала. Она, в кататонии от солнечного жара, валялась на куске старого ковра, прикрыв глаза рукой. Хихикала в одиночестве. Наконец я подошла к Кэролайн, тронула ее за плечо.

— Как дела? — спросила я.

Только когда я позвала ее по имени, она подняла голову. Я спросила ее, откуда она, — она крепко зажмурилась. Не стоило этого говорить, конечно не стоило — тащить сюда дрянь из внешнего мира, говенные воспоминания, которые сейчас, наверное, и так двоились у нее в мозгу. Но я не знала, как вытянуть ее из болота.

— Хочешь? — Я протянула ей браслет. Она приоткрыла глаз, посмотрела на него. — Он еще не готов, — сказала я, — но, как доплету, будет твой.

Кэролайн улыбнулась.

— Тебе очень пойдет, — продолжала я. — Будет с рубашкой сочетаться.

Искры у нее в глазах утихали. Она оттянула рубаху, уставилась на нее, помягчела.

— Это я сделала, — сказала она, водя пальцем по вышитому на рубахе пацифику, и я представила, как она часами над ним трудилась, может даже стащив у матери шкатулку для вышивания.

Казалось, это так легко: быть к ней доброй, доплести браслет и надеть ей на руку, прижечь концы ниток, чтобы она могла их отрезать. Я не заметила, что Сюзанна смотрит на нас, позабыв о собственном браслете, который лежал у нее на коленях.

— Красиво, — сказала я, взяв Кэролайн за руку. — Красота, и только.