Девочки - [20]

И вот что страшнее всего: невозможно было отследить начало, миг, когда все менялось. Вид женской спины в вырезе платья перемежался мыслями о том, что жена в соседней комнате.

Музыка стихла, я знала, что мать сейчас зайдет пожелать мне спокойной ночи. Я ждала ее с содроганием — мне придется увидеть ее обвисшие кудри, пятна помады вокруг рта. Когда она постучала, я притворилась, что сплю. Но у меня горел свет, дверь тихонько приоткрылась.

Она нахмурилась:

— Ты еще даже не переоделась?

Можно было ее проигнорировать или как-нибудь пошутить, но мне не хотелось ее обижать. Тогда не хотелось. Я села.

— Хорошо все прошло, да? — спросила она. Прислонилась к дверному косяку. — Ребрышки вроде всем понравились.

Может быть, я и правда думала, что мать захочет обо всем узнать. А может, мне просто хотелось, чтобы она меня успокоила, утешила взрослыми выводами.

Я кашлянула.

— Кое-что случилось.

Я почувствовала, как она напряглась.

— Да?

Потом меня от одного воспоминания об этом передергивало. Наверное, она и так знала, что я скажу. Мысленно просила помолчать.

— Папа разговаривал… — я нагнулась, старательно затеребила застежку на туфле, — с Тамар.

Она выдохнула:

— И что?

Она тихонько улыбалась.

Безмятежно.

Я растерялась, должна ведь она понимать, о чем я говорю.

— И все, — ответила я.

Мать посмотрела на стену.

— Только десерт не удался, — сказала она. — В следующий раз лучше сделаю макаруны, кокосовые макаруны. Эти мандарины очень неудобно есть.

Опешив, я напряженно молчала. Я скинула туфли, поставила их рядышком под кровать. Пробормотала:

“Спокойной ночи”, наклонила голову для поцелуя.

— Свет выключить? — спросила мать, остановившись в дверях.

Я помотала головой. Она аккуратно прикрыла дверь. Как тщательно она ее закрыла, повернув ручку до щелчка. Я уставилась на красные метины от туфель, на ноги. Подумала о том, какими смятыми они кажутся, какими странными, совсем непропорциональными, как вообще можно полюбить человека, если у него такие ноги?

О мужчинах, с которыми мать встречалась после развода с отцом, она говорила с отчаянным оптимизмом заново родившегося человека. И я видела, каких трудов ей это все стоило: она делала гимнастику в гостиной на махровом полотенце, в полосатом от пота трико. Облизывала ладонь и нюхала ее, чтобы проверить, не пахнет ли у нее изо рта. Ходила на свидания с мужчинами, у которых на шее были гнойники от порезов бритвой, с мужчинами, которые тянулись за чеком, но с благодарностью глядели на мать, когда она вытаскивала карточку “Эйр Трэвел”. Вот каких мужчин она находила, но ей это, похоже, нравилось.

Во время ужинов со всеми этими мужчинами я думала о Питере. Как они с Памелой спят в подвальной квартирке в каком-нибудь незнакомом орегонском городе. Странно, но моя ревность смешивалась с тревогой за них обоих, за ребенка, растущего внутри Памелы. Далеко не каждой девочке, я поняла, суждено быть любимой. Не как, например, Сюзанне, которая пробуждала это чувство одним своим существованием.

Мужчина, который матери понравился больше всех, был золотоискателем. Точнее, так представлялся сам Фрэнк — со смехом, с фонтанчиком слюны в уголке рта.

— Рад знакомству, детка, — сказал он в первый вечер и, притянув меня к себе огромной ручищей, неуклюже обнял.

Мать была навеселе, в приподнятом настроении, как будто золотые самородки валялись прямо в руслах рек или висели гроздьями прямо у подножий скал и их можно было срывать, как персики.

Я подслушала, как мать говорила Сэл, что Фрэнк вообще-то женат, но скоро разведется. Я в этом сомневалась. Такие мужчины, как Фрэнк, из семьи не уходят. На нем была рубашка с желтовато-белыми пуговицами и вышивкой на плечах — выпуклые красные пионы. Мать нервничала, теребила волосы, постукивала ногтем по зубам. Она посмотрела на меня, затем на Фрэнка.

— Эви очень умная девочка, — сказала она.

Она говорила слишком громко. Но все равно приятно было от нее такое услышать.

— В Каталине она будет блистать.

Так называлась школа, куда меня отправляли, хотя казалось, что до сентября еще сто лет.

— Хорошие мозги, — пророкотал Фрэнк, — путь к успеху, верно?

Я не поняла, шутит он или нет, и мать, кажется, не поняла тоже.

Мы сидели в столовой и молча ели рагу, я выбирала кусочки тофу и откладывала их на край тарелки. Мать, как я заметила, решила сдержаться и промолчать.

Даже несмотря на странную — очень уж женственную и пеструю — рубашку, Фрэнк был милым и умел развеселить мать. Не такой, конечно, красавец, как мой отец, но все-таки. Она то и дело дотрагивалась до его руки.

— Уже четырнадцать, значит? — спросил Фрэнк. — Наверное, мальчиков меняешь одного за другим?

Взрослые вечно поддразнивали меня насчет мальчиков, но в определенном возрасте это перестает быть шуткой — мысль, что мальчик и вправду может тебя захотеть.

— Угу, как перчатки, — ответила я, и мать вскинулась, услышав холодок в моем голосе.

Но Фрэнк, похоже, ничего не заметил, он широко улыбался матери, похлопывая ее по руке. Она тоже улыбалась, будто маску растягивала, взгляд так и метался — от меня к нему.

У Фрэнка были золотые прииски в Мексике.

— Там никаких нормативов, — говорил он. — И рабочая сила дешевая. В общем, не прогадаешь.