Девочка в гараже - [87]

Я понимала, что нельзя выдавать свой страх, хотя была целиком охвачена паникой. Было ясно, что они видят перед собой вовсе не Дебру – отзывчивую (и перепуганную) надзирательницу, которая отчаянно пытается восстановить спокойствие и порядок, пока сюда не ворвался спецназ. Они не замечали, что мое сердце исполнено сострадания, не знали, что в глубине души я скорее наставница и опекун, а не надзиратель, что я – служительница, возносящая молитвы, а не сотрудник службы безопасности. Нет. Надо было показать им, что надзирательница Мерк невозмутима, спокойна, уверена в себе и ответственна.

Стараясь выглядеть внушительно и уверенно, я медленно прошла по общей камере. К счастью, никто не слышал мою безмолвную и отчаянную молитву. Боже, прошу, дай мне мудрости, без которой мне их не успокоить. Дай мне понять, что сказать, потому что я не знаю. Прошу, убереги нас всех – и их, и меня. Не дай взорваться этой бомбе с часовым механизмом.

И я сделала единственное, что пришло в голову, – вопреки всему, чего они ожидали. Я не стала рявкать на них и грозиться, как другие надзиратели. Я молча прохаживалась по камере. Сцепив руки за спиной, я шагала – коротко, ритмично, с таким видом, словно мне некуда спешить, в темпе свадебного марша… словно и не было никакого бунта. Я смотрела им в глаза при каждой возможности, наделяя их таким образом ценностью, давая понять, что я вижу в них женщин, я вижу каждую из них, а не охваченную яростью толпу. К счастью, все заключенные не покидали своих коек.

В центре этой камеры я чувствовала себя как на сцене. Мои зрители были невероятно рассержены. Я продолжала шагать, думая: чему быть, того не миновать.

Какой поразительный контраст составляло это дефиле с другим, когда я, участница конкурса красоты, вышагивала по сцене в элегантном платье и на высоких каблуках! Тогда зрители были нарядно и стильно одеты, восхищались конкурсантками, вежливо аплодировали. Все мужчины в черных смокингах, женщины разодеты в пух и прах. А эти, в черно-белых полосатых робах, чуть ли не плевались в меня ядом, и я служила удобной мишенью.

Но это были зрители, а моя задача заключалась в том, чтобы покорить их, пока никто не пострадал или, хуже того, не погиб. Ставки были высоки. И я не стала думать об их словах и угрожающих жестах. Я смотрела им в глаза.

Наконец одна ответила мне взглядом в упор.

– У меня вопрос, – тихо сказала я ей. Так тихо, что едва расслышала сама. Разве она могла меня услышать? Но ей стало любопытно. Как и мне. Зачем я это сказала? Просто ляпнула первое, что пришло в голову. Боже, какой вопрос? С отчаянием я вознесла молитву к небесам.

– Что надо? – прокричала та женщина.

– У меня вопрос, – повторила я так же тихо, все еще понятия не имея, о чем спрошу. Женщины заметили, что мы переговариваемся, и прислушались. Вопли стали тише. Другие начали переглядываться.

– Что она говорит?

– Не расслышала.

– Я сказала: «У меня вопрос», – повторила я чуть громче, стараясь встретиться взглядом еще с кем-нибудь.

– Вроде бы говорит, что у нее вопрос, – пояснил остальным чей-то громкий голос.

– А в чем дело? Что ей надо?

Любопытство усиливалось, и наконец небольшая группа заключенных начала кричать на остальных: «Заткнитесь! Мерк хочет что-то спросить!» За долгие месяцы мне удалось добиться некоторого уважения от заключенных. Они хотели меня выслушать.

Живот словно свело, колени задрожали, как желе. Ну о чем мне их спросить? Хоть что-нибудь!

Я взмолилась, тревожась все сильнее. Пусто. Совершенно пусто. Но странно: вопящая толпа вдруг стала внимательной аудиторией. Я снова зашагала, глядя по сторонам. Я смотрела им в глаза, каждой, подолгу, желая, чтобы они хоть немного остыли и прислушались. В камере воцарялось молчание.

– Тс-с-с! – слышала я вокруг. – Тихо! Мерк хочет что-то спросить. Валяй, Мерк. Что за вопрос?

Но тишина еще не наступила.

– Нет, не сейчас… – я тянула время, ждала, когда Бог подскажет мне ответ, как ждали и все мои зрительницы. Пытаясь выглядеть непринужденно, я, дрожа внутри, подпрыгнула и уселась на один из металлических столов в центре комнаты. – Я не спрошу до тех пор, пока не будет полной тишины. Кстати, вопрос очень важный.

Сердце чуть не выскакивало у меня из груди. Очень важный вопрос? Что я несу? Господи! Каков сейчас Твой замысел? Вот мой вопрос к Тебе! Напряжение нарастало. Да что же мне спросить?

Вот что творилось у меня внутри, пока я обводила комнату взглядом и кивала, будто всезнающая училка, у которой все под контролем и которой некуда спешить.

– Полная тишина, – негромко добавила я.

Боже, ты ведь такой мудрый! Сработало! Они успокоились! Пожалуйста, подскажи мне, какой вопрос им задать! Я принялась с терпеливым и непринужденным видом покачивать ногами.

– Ладно, Мерк, ладно, – послышались голоса. – Мы уже молчим. Все молчат.

Кое-кто все еще шикал: «Тише!» И о чудо: этот шепот слышали все!

Боже, решающий момент уже близко. Мы завладели их вниманием. Словно Джон Уэйн, эффектно вошедший в хаос салуна, я заставила всех умолкнуть. Но что мне спросить?

– Я хочу спросить вас… – я опасалась, что мой метод затягивания времени становится слишком очевидным. – Я хочу спросить вас всех вот о чем, – и вдруг, в ответ на мелькнувшую мысль я, словно со стороны, услышала собственный голос: – Сколько среди вас матерей?