Девочка в гараже - [84]

Женщин, которых я считала совсем не такими, как я.

Мне не хотелось любить их. Я вообще не желала появляться в отсеке А-400. Он пробуждал во мне худшие чувства, ту сторону моей натуры, которую я не хотела видеть.

Меня не покидало желание ударить их, накричать на них, мало того – избить их теми же предметами, с которыми они кидались на своих детей. Никогда в жизни я не считала себя способной на насилие – но я не сомневалась в том, что хочу совершить это насилие над ними. Мне не хотелось прикасаться ни к ним, ни к их вещам. Противные и жуткие мурашки пробегали по телу всякий раз, когда приходилось смотреть им в лицо. Возвращаясь домой и глядя на себя в зеркало, я была страшно разочарована той женщиной, которую видела в нем.

В своих чувствах я была не одинока. Я наблюдала, как другие надзиратели, направленные в корпус А, обходят отсек А-400. В других отсеках они часто задерживались – общались с заключенными, пока обследовали камеры, приказывали кому-нибудь навести порядок, изымали запрещенные остатки еды или излишки книг. Но в отсеке А-400 они смотрели куда угодно, только не на заключенных. И справлялись с обходами гораздо быстрее: переступить порог, окинуть камеру быстрым взглядом – и к следующей. Немногие разговаривали с заключенными во время обходов, но они были исключением из правил. Почти все надзиратели игнорировали этих женщин и обращались к ним только в случае необходимости. У надзирателей были дети и внуки; им, как и мне, даже в голову не могло прийти умышленно избивать детей, продавать их за наркотики, отдавать их бойфрендам и смотреть, как те их насилуют…

Во время обходов заключенные молчали, как и надзиратели. Женщины-заключенные тихо тасовали карты, писали письма, сидели, положив голову на металлический столик, листали зачитанные книги в бумажных обложках. Разговоров и зрительного контакта они избегали. Некоторые, скрестив руки на груди и стиснув зубы, прислонялись к открытым дверям камеры и наблюдали за надзирателями. Все они знали, что и надзиратели, и другие заключенные в этой тюрьме, считают их низшими из низших, нелюдями, отбросами.

Наблюдая за женщинами из отсека А-400 через окна сторожевой вышки, я не могла не думать о явной параллели: за Карен в Ласке наблюдали точно так же. Мне вспоминалась реакция охранника в Каспере тем вечером, когда я приехала к Карен в первый раз – этот взгляд говорил: «Вы что, правда хотите ее видеть?» Но я приветствовала Карен объятиями, и между нами начали крепнуть узы. А она убила прелестную малышку Ханну. В чем же тогда суть моей проблемы с отсеком А-400?

Еще давным-давно я решила, что буду любить и прощать всякий раз, как только представится возможность. Это обещание я дала Богу. Но теперь, когда я очутилась лицом к лицу с отсеком, полным таких женщин, как Карен, мои чувства бушевали. Я представляла, что эти женщины сделали со своими детьми, и это подрывало мои силы. Сердце обливалось кровью. Я их ненавидела. Я повторяла снова и снова, что никогда бы не совершила таких преступлений, как эти женщины.

Мы с Элом заботились о детях, с которыми жестоко или халатно обращались взрослые. Умышленно причинить вред нашим родным детям – это для нас было немыслимо. Нет. Только не я. Я люблю детей. Хочу защищать их от таких людей, как эти. Но теперь моя обузданная ярость давала мне понять, что без Бога, без работы Святого Духа во мне я ничуть не лучше. Я такая же. Ведь мне же хотелось их изничтожить. Мои грехи не менее омерзительны, чем преступления этих заключенных.

Я ненавидела отсек А-400. Он давал мне понять, кто я такая на самом деле – без Христа.

Я должна была найти в своем сердце хотя бы крупинку любви и надежды для этих заключенных. Да, кто-то сказал бы, что даже Бог их не любит. Да и как он мог, если он благой Бог и любит детей? Другие оправдали бы мое отвращение и стремление избегать таких людей. Но я не отчитывалась перед другими. Я понимала, что сама по себе не смогла бы полюбить этих женщин. Я – заурядный человек с падшим, греховным сердцем. И я смогу обратиться к ним, только если меня преобразит Бог.

Однажды утром, пока я шагала по отсеку А-400, мне вспомнилась давняя поговорка: «Мы любим не за что-то, а несмотря ни на что».

Весь день я обдумывала эту мысль. Если истинная любовь безусловна, тогда мы должны любить, несмотря ни на что. Бог любит нас, несмотря ни на что, – разве не так? Если мне кажется, что я не в состоянии найти любви в собственном сердце, надо попросить Бога даровать мне Его сердце – для тех, кто нелюбим. В тот день Бог напомнил мне о временах, когда и я была нелюбимой и за мной числились провинности. Когда на мне лежал отвратительный грех. Когда мне хотелось накинуться на этих женщин и уничтожить их.

Бог, я знаю: Ты не смог бы приглядывать за мной, если бы Твой Сын не забрал мой грех и не очистил меня от него. Вот и им нужен кто-то, кто заботился бы о них так, как делаешь Ты. Им необходим тот, кто покажет им, кто ты есть.

У меня возникло чувство, что в следующий раз, когда я буду работать в отсеке А-400, я должна сказать этим женщинам: «Доброе утро». Я же это всем заключенным говорю, так? Значит, могла бы и им говорить. Только и всего. Просто «доброе утро». Тем не менее… я поняла, что мне неловко. Я противилась самой мысли об этом. Меня коробило. Но я решила послушно сделать так, как велено. Или, по крайней мере, попытаться. И почти сразу меня удивило и разочаровало то, что пришлось признаться себе: ведь другие надзиратели меня засмеют, если я позволю Богу переменить мое отношение к этим заключенным. Гадкая истина! Я была готова скорее сторониться заключенных, чем терпеть насмешки!