Девочка в гараже - [69]

Я проехала через Ласк, мимо старых кирпичных домов с широким крыльцом, стоявших вдоль Мейн-стрит, пересекла рельсы, свернула на длинную подъездную дорогу к тюрьме и поймала себя на том, что прибавляю скорость. Мне не терпелось покончить с этим свиданием. Я ехала медленно, но сердце неслось галопом. Мной владело смятение. Я уже не на шутку сомневалась в своих действиях и их причинах.

Что подумала бы Ханна, увидев меня сейчас? Расплакалась бы от потрясения? Сказала бы мне: «Нет, не надо туда ехать. Мама недостойна видеть Кортни. Она не заслуживает ничего хорошего. Она злая, бессердечная и жестокая. Она убила меня. Как ты можешь везти к ней Кортни после всего, что она натворила?» Или сказала бы, что простила мать и я тоже должна проявить милосердие и привезти Кортни? Ханна была такая милая и ласковая. Я не сомневалась, что она посоветовала бы мне то же самое, к чему, как я знала, побуждал меня Бог.

Слова из второй главы Послания к Ефесянам отозвались в моем разуме и сердце:

«Бог, богатый милостью, по Своей великой любви, которою возлюбил вас, и нас, мертвых по преступлениям, оживотворил со Христом, – благодатию вы спасены».

Я даже предположить не могла, почему Бог посылает меня в тюрьму с обожаемым новорожденным ребенком, на свидание, которое наверняка окажется пыткой и для меня, и для матери. Просто знала, что все это как-то связано с благодатью, и понимала: Бог ждет, чтобы я явила милость. Сколько раз сам он являл свою милость мне!

Парковалась я вся в слезах. Потом подняла глаза к небу, будто Бог там ждал моего решения.

– Господи, мне кажется, я не справлюсь, – молилась я. – Я же не сумела защитить Ханну. Неужели я не смогла действовать в интересах Кортни, если привезла ее сюда?

Склонив голову на руль, я разрыдалась. А Кортни мирно спала. Шло время. Вскоре начнутся свидания, и если я не явлюсь вовремя, меня уже не впустят. Я знала, что должна повиноваться и следовать туда, куда меня явно направляет Бог.

Я вытерла слезы, и глубокий покой заполнил в моем сердце место, которое пытался занять страх. Я повинуюсь. Я открыла заднюю дверцу, и снова пришлось сражаться с ветром. Даже ветер противостоит мне, Господи. Я отстегнула ремни, вынула Кортни, закутав ее в одеяльце так, что она стала похожа на крупный буррито. Сладкий запах детского лосьона, сохранившийся после утреннего купания, напомнил мне о том, как она невинна и беззащитна. Крепко прижимая малышку к груди, я направилась к переговорному устройству – сообщить о нашем приезде.

В зоне для посещений я раскутала мой драгоценный сверточек. Немногочисленные посетители заулыбались, когда я сняла с головки Кортни зимнюю шапочку, высвободила из-под нее темные волосы. Сотрудница тюрьмы, сидевшая за стойкой, тоже улыбнулась.

– Вы к Карен Бауэр? – спросила она.

Напрасно она назвала имя Карен так громко. Это имя приобрело скандальную известность во всем Вайоминге и мелькало даже в национальных новостях. Расскажут ли посетители другим людям, что я привозила малышку в тюрьму, чтобы показать Карен? Будут ли надзиратели поглядывать на меня по-особому, давая понять, что я спятила, если вообще навещаю Карен? Я понимала, что мое самолюбие уязвлено и враг, только и ждущий шанса одержать хотя бы мизерную победу, несмотря на всю милость Божью, от моего приезда в тюрьму только выиграл.

– Выложите все из карманов в шкафчик, – велел надзиратель горстке посетителей. – Да, мисс, и детское одеяло тоже сложите в свой шкафчик.

Одеяло отправилось на хранение. Мы с Кортни прошли через рамку и встали в очередь к комнатам для свиданий.

Запах нестиранной одежды висел в воздухе, напоминая о том, сколько людей побывало здесь до меня – людей, которых я не пожелала бы видеть рядом ни с Кортни, ни с любым из моих детей. Оглядывая полки с детскими книгами и настольными играми в комнате свиданий, я думала о других детях, которые навещают здесь своих матерей. В окно был виден двор, обнесенный шлакоблочными стенами и колючей проволокой. Я поискала взглядом укромный уголок, но таких здесь не было. Мне впервые предстояло встретиться здесь с Карен без стекла, разделяющего нас. Наконец-то мы могли сесть рядом в открытом помещении.

Я смотрела, как в дверь входят заключенные, пока не появилась и Карен. Она улыбнулась мне, а едва завидев малышку, расплакалась. И я тоже. Мы обнялись, держа Кортни между нами. Было странно и в то же время правильно сидеть рядом и смотреть, как она спит. После нескольких минут молчания Карен попросила:

– Можно подержать ее?

Я разрешила, хоть мне и не хотелось. Мы обе понимали, что больше ей не удастся взять Кортни на руки – ни в младенчестве, ни в раннем детстве, может, вообще никогда. Укачивая на руках дочь, Карен снова заплакала. А я плакала, наблюдая за ней. У меня разорвалось бы сердце, если бы кого-нибудь из моих детей мне позволили взять на руки только раз за всю жизнь. Мое сердце болело за Карен. Мое сердце болело за Ханну. Мое сердце болело за Кортни. Как все мы дошли до такого?

Карен поглаживала ручки и головку дочери. Тихонько целовала ее и нежно обнимала. Я знала: скоро Кортни запросит бутылочку. Взять ее питание с собой мне не разрешили, зато под этим предлогом я могла прекратить свидание, если что-то не заладится. Я обняла Карен, держащую на руках Кортни, и помолилась за них обеих. Мы сидели в полном молчании долго-долго, Карен смотрела, как спит Кортни, и отводила мягкие младенческие волосики с ее лба. Затем Кортни проснулась и заерзала. Я поняла, что она уже проголодалась.