Девочка с самокатом - [37]

Она помнит всё и не ощущает никакого разрыва. Быть дома, быть собой, быть с лучшим другом или с пьяной матерью, не попадающей ключом в замочную скважину, быть с собственными страхами и проблемами… То ли она цепляется за них, то ли они цепляются за неё, но Эмбер ощущает себя горной лавиной, о которых когда-то читала: она катится и катится, с каждым прожитым мигом вовлекая в себя всё больше и больше новых воспоминаний, и ничего не теряет. Всё остаётся с ней, всего слишком много.

Может быть, это и есть её причина для того, чтобы здесь находиться. Причина, о которой Дженни не спрашивает. Может быть, именно от этого она и бежит.

– Я бы хотела забыть, – говорит она в конце концов.

Дженни не отвечает. Она уже спит.

Повернувшись к ней, Эмбер открывает глаза и пытается разглядеть очертания знакомого лица, но льющегося из окна света (луна, и звёзды, и один-единственный фонарь во дворе) для этого мало: Дженни выглядит как Дженни, но всё равно остаётся загадочной. То ли сон, то ли темнота делают её черты чуть мягче, чуть тоньше, меньше земного и больше волшебного. Дженни выглядит сказочной феей – протяни руку и упорхнёт.

Эмбер гладит её по волосам, заправляет мягкие пряди за ухо. Она всё ещё не против отмотать время назад – так, чтобы озверевшего Роджера и перепуганной Дженни никогда не случалось, но в её списке вещей под жирным заголовком «Забыть» нет ни этой ночи, ни этого разговора, и она точно знает: они там никогда не окажутся.

Вот только разрыв, о котором говорила Дженни, находит способ напугать и её. Теперь Эмбер страшно, что рано или поздно Дженни забудет, каково это было, где-то, кем-то, с кем-то – здесь, в гостинице, прямодушной девчонкой в чужой футболке «про зомби». С ней, с Эмбер.

Ей всегда хотелось уехать с самокатом на море или просто провести жизнь в дороге, бежать и не останавливаться, но почему-то память Дженни – место, где охота остаться. Память Дженни – огонь в «хорошей печи», и Эмбер жизненно важно оказаться не мягкими тканями, а костью, которая никогда не сгорит.

Искры танцуют у неё под закрытыми веками, когда она засыпает.

– 10-

Утром, когда Эмбер берётся за дверную ручку, чтобы выйти из номера и спуститься на завтрак, Дженни перехватывает её руку, сильно, до боли цепляясь пальцами за запястье.

– Не говори никому, – просит она.

Эмбер замирает.

– Почему? – только и спрашивает она, когда наконец-то находит затерявшиеся где-то в горле слова. Голос выходит хриплым, каким-то чужим, как будто она провела в молчании последние несколько лет.

Дженни вздыхает. Она хмурится и вглядывается Эмбер в лицо, пытаясь отыскать, увидеть там что-то своё. Эмбер может разглядеть себя в её зрачках, но по-прежнему не понимает.

Может, сама она готова бесконечно не реагировать на чьи-нибудь выпады в свою сторону (на выпады Вика, если точнее, и, наверное, всё-таки не бесконечно, кто знает), но насильник должен быть наказан, даже если у него ничего не получилось. Точно так же, как должен быть наказан убийца и вор, любой, кто нарушает хрупкий мир, потому что ключевое слово именно «хрупкий». «Если спускать плохое на тормозах, плохого станет слишком много», – говорил ей Хавьер, протирая тряпкой витрины.

Она соглашалась.

Хавьер взял бы Роджера за грудки и выбросил через порог. Он порекомендовал бы Роджеру никогда больше не возвращаться в этот магазин и этот Городок, и Роджер бы точно послушался.

– Потому что если ты расскажешь о том, что он сделал, тебе придётся рассказать о том, что сделала ты, например, – говорит Дженни.

Эмбер вспыхивает, как спичка.

– Я не боюсь.

Как Дженни вообще может так говорить? Как она может думать, что Эмбер захочет спрятать её беду и выгородить её обидчика только для того, чтобы получить, выкроить, выгадать что-то для себя?

Она почти отшатывается, но Дженни всё ещё держит её за запястье.

– Я знаю, что ты не боишься, – тихо, почти умоляюще шепчет она, – и это для меня важнее всего остального.

– Тогда в чём причина? По-настоящему?

Эмбер щурится. Её очередь вглядываться Дженни в лицо, и по тому, как выражение светлых глаз становится растерянным и беззащитным, она понимает, что задала верный вопрос.

Дженни оглядывается по сторонам, как будто в запертой комнате их может кто-то услышать.

– Я не хочу, чтобы Джонни узнал, – признаётся она наконец. Её лицо без косметики выглядит почти детским. – Он с ума сойдёт, если узнает.

И на это Эмбер совершенно нечего возразить. Ещё один важный урок: нельзя помочь человеку, если человек не хочет, чтобы ему помогали. И, больше того, если человек не хочет, чтобы ему помогали, в большинстве случаев ты просто не имеешь никакого права ему помогать. Ничего хорошего из оказанной насильно помощи просто не выйдет. Но решиться отступить всё равно очень сложно.

Наверное, всё это написано у неё на лице, потому что Дженни – торопливо и сбивчиво – принимается обещать:

– Клянусь, если он ещё хоть раз ко мне подойдёт, ты сможешь пробраться к Кристоферу в рубку и по громкой связи объявить, какой Роджер мудак. Только представь перспективу. – Она пытается улыбнуться.

– Если он ещё раз к тебе подойдёт, – говорит Эмбер, – я ударю его самокатом.