Девочка с самокатом - [35]

Она дёргает свой собственный ремень, почти выдирая его из петель, и заменяет его на ремень Роджера. Хавьер рассказывал, давным-давно: когда до Апокалипсиса оставались ещё тысячи лет, воины забирали себе пояса побеждённых врагов, но в его историях не было ничего о том, что свои собственные пояса они отдавали спасённым принцессам, и всё-таки от её тонкого, потёртого ремешка Дженни уже не шарахается.

Дрожащими руками она затягивает его на себе и молча смотрит на Эмбер.

Эмбер не знает, что делать и как вынести этот испуганный и одновременно доверчивый взгляд. Это же Дженни, Дженни, которая шутит и усмехается, поправляет тонкой рукой светлые волосы, обнимает за шею и подливает коньяк, которая ездит в люльке рычащего мотоцикла и ничего не боится. Кроме Роджера. У неё от него мурашки с первой же встречи.

Больше всего на свете Эмбер хочется просто исчезнуть – и не одной, а чтобы Дженни и Роджер тоже исчезли, чтобы всего этого просто не случалось, никогда-никогда не происходило… Перемотать время, вернуть всё назад, отыграть, сделать так, чтобы полушутливо высказанные страхи Дженни никогда не стали реальностью…

Невозможно. Она протягивает Дженни руку.

– Пойдём.

И они идут. А в комнате, путь в которую заключается в нескольких сотнях спотыкающихся, неловких шагов, отлепляются друг от друга и замирают.

– Вот мудак, – выплёвывает Эмбер, хватаясь за голову.

Ладони с силой сжимают виски, и хочется двух вещей одновременно: сползти по стене, обязательно уткнувшись лбом в мягкую джинсу на коленках, и снова обнять Дженни, чтобы успокоить и объяснить, что теперь всё в порядке.

Обе вещи одинаково невозможны. Нельзя сейчас думать лишь о себе, нужно уделить внимание Дженни, но вместе с тем нельзя бросаться к ней, нельзя обнимать, нельзя пугать её ещё больше.

Дженни никогда не казалась Эмбер хрупкой и беззащитной, но вместе с тем… То, что она пережила, это ужасно, и никто не знает, как он себя поведёт в такой ситуации. Хрупкая и беззащитная может ударить так, что звёзды из глаз, несгибаемая может расплакаться как пятилетка, и точно здесь можно сказать только одно: Эмбер совершенно точно не собирается идти и проверять, как там Роджер, пришёл ли он в себя и сумел ли подняться.

Ей наплевать.

А Дженни… Дженни смотрит на неё с удивлением. Спутанные белые волосы паутиной рассыпаются по плечам, мерцают в тусклом свете, льющемся с улицы, и Эмбер ловит себя на мысли о том, что надо бы включить свет, но даже не поднимает руки.

– Мудак, – говорит она ещё раз. – Самый настоящий мудак.

Кажется, широкие, слишком тёмные по сравнению с волосами брови медленно ползут вверх. Невозможно толком увидеть.

– Кто мудак? – спрашивает Дженни, с размаху усаживаясь на кровать так, что пружины провисают едва не до пола. Это резкое движение, но в нём нет ни энергии, ни жизни, как будто кто-то просто бросил мешок. Но её голос звучит отнюдь не испуганно, просто горько и хрипло. – Роджер? Или это просто на мне слишком короткая юбка?

Эмбер смотрит на неё и пожимает плечами. Не потому, что сомневается, а потому что не понимает саму постановку вопроса.

– Конечно, он.

Дженни закрывает глаза и – Эмбер задерживает дыхание – чуть улыбается.

– Спасибо.

Если честно, Эмбер не совсем понимает, за что, но не возражать же. Она с усилием поднимается и, включив тусклый свет, наугад вытаскивает из вещей на кресле футболку. Ту самую, с зомби, и мозгами, и надписью «Жду Апокалипсиса», на которую кривила губы мать и о которой уже успел высказаться Вик – и которая для Эмбер всё равно остаётся любимой. Она протягивает её Дженни.

– Держи.

– Ого. – Та словно только сейчас замечает и разорванный ворот собственной майки, и кровь, успевшую закапать тонкую ткань.

Не вставая и не отворачиваясь, Дженни стягивает свою майку через голову и, скомкав её, небрежно вытирает лицо. Её бледная кожа кажется сияющей в скудном, то и дело мигающем свете, на рёбрах – у сердца – расплывается родимое пятно красивой, причудливой формы. Оно выглядит как изящный рисунок, как украшение, тёмный островок посреди белоснежного океана.

– Он сказал, – невнятно говорит Дженни, ныряя в футболку, – что я не имела права обходить его в гонке.

– Вы ведь были в разных заездах?

Оттянув край и внимательно разглядывая неяркий рисунок, Дженни кивает.

– Ага. В этот раз в разных, в прошлый – в одном, и каждый раз он только третий, а мы всё время вторые…

– И ты виновата?

Дженни кривится.

– А то. Я, правда, не понимаю, почему он в таком случае не зажал в коридоре Вика, или Лиссу, или Фредди. Почему не зажал тебя, очень даже понятно: вон как ты с ним разобралась. Эмбер, – она испуганно выдыхает, широко распахивая глаза, – ты же его не убила?

Эмбер пожимает плечами.

– Он дышал, когда мы уходили.

«Ничего ему не будет, – думает она. – Потерпит».

Эмбер знает, что не должна так думать и чувствовать, и это её немного пугает, но даже если с Роджером что-то случится, ей всё равно. Она не поедет смотреть на то, как он горит в «хорошей печи» и не будет помогать заталкивать туда грубый гроб с его телом, даже если Лилит снова выпадет жребий прогуляться до крематория.

– Ты меня удивляешь, – медленно говорит Дженни, словно прочитав её мысли. – Спрашиваешь у меня, не жаль ли мне зомби, а сама не жалеешь живого…