Девочка Лида - [47]

— Подойди ко мне, Лида. Где ты была?

— На Воробьевых горах была, — прошептала Лида и подняла глаза.

— Тебя привез Дмитрий?

— Да.

Тетя подошла к Лиде ближе, сняла шляпу, дотронулась рукою до кос; подняла юбку и внимательно рассмотрела оторванные оборки, загрязнившийся мокрый подол. Лиде казалось, что конца не будет осмотру. Тетя нагибалась к ботинкам, к чулкам.

— Все сырое, — сказала будто про себя тетя. — Ты сейчас отправишься в детскую и попросишь Матрену натереть тебе ноги вином. Сейчас же ложись в постель. Я пришлю тебе в постель теплого.

Тетя отошла за ключами к столу.

Лида оторопела. «Что же это? Ничего больше? Ослышалась она, или все это сон?» Она не двигалась с места.

— Что же ты? Ступай поскорей.

Лида не шевелилась. Тетя взяла ее за руку и вывела в дверь.

— Белье не забудь переменить, — сказала тетя ей вслед.

Лида поплелась в детскую.

Глава XX

Август месяц стоял пасмурный и ненастный. Мелкий, будто осенний, дождь сеялся частыми капельками, наливал по дорожкам лужи и тихонечко стучался в стекло: тук, тук, тук! Ветер выл в трубах. Везде было темно, сыро и скучно.

Люба откусила голову картонному Петрушке и не придумала еще, что сделать с ногами.

Зато Жени устроил отличную игру. Взял карточку от лото, наложил чурочек, деревянных кирпичиков, поднял на голову и пошел расхаживать по комнате:

— Арбузы, дыни, лимоны хорошие!

— Эй, разносчик! Почем арбузы? — спрашивала Матрена.

— Три рубля.

— Ой, дорого! Что ты, батюшка, разорить хочешь? Уступи по знакомству.

— Ну, три копейки, — уступал, не задумываясь, сговорчивый разносчик.

— Ах, Женька! Ну разве можно так, за три копейки арбуз! Не отдавай, рубль проси, — вступилась Люба.

— Опоздали, сударыня, — объявила Матрена. — По рукам уже ударили. Вот и денежки, извольте получить.

Матрена выкладывала из кармана три семечки-денежки, а Жени в полном удовольствии шел дальше продавать:

— Яблоки, груши хорошие!

Коля с Левой сидели у окна, у круглого столика. На столе лежали тетради. Лева старательно выводил карандашом по бумаге.

— Что это ты делаешь, Лева? — спросила, заглядывая ему через плечо, Люба.

— А вот паука нарисовать хочу. Это крестовик будет, большой лесной паук. Видишь, вот у него брюшко, голова с грудью; а это лапки, восемь мохнатых лапок, по четыре с обеих сторон, — толковал и рисовал Лева. — На голове глаз тоже восемь, он отлично видит.

— А это что за пятнышки, точечки ты сделал на брюшке? — спрашивала Люба.

— Это паутинные бородавки, малюсенькие такие шишечки с дырочками. Через дырочки паук выпускает из себя паутину.

— А зачем он это делает, Лева? Только комнаты портит.

— Затем, что в паутину он мух ловит, — отвечал Лева, — и мух, и мошек себе в пищу. Иногда паук изловит муху больше себя. Так-то ему ни за что бы не справиться, а попалась муха в паутину, он и начинает обхаживать вокруг нее, и все выпускает нитки, и все затягивает муху липкою паутиной по крыльям, по лапкам. Запутает поплотней, запеленает так, что муха шевельнуться не может, и тогда подходит, убивает и кормится — сосет кровь.

— Фу, гадкий! Терпеть не могу пауков! — объявила Люба.

— За что? Мух они убивают потому, что им есть хочется, а между собой, друг с другом, они даже очень добрые, и детей своих очень любят.

— Любят? — с удивлением повторила Люба.

— Да. Ты погляди, — рассказывал Лева, — погляди на моего паука: это — мать. Видишь, у нее в передних лапках маленький клубочек; в паутинном клубочке спрятаны яички. Мать ни за что никому не уступит клубочка; она скорей позволит оторвать у себя все лапки. Она носится с ним, бережет и защищает его как умеет. Когда же из яичек выходят детки, она таскает их на спине и заботится о них, приносит им еду и очень их любит.

— А я их все-таки не люблю, — настаивала Люба, — никто пауков не любит.

— Напрасно ты это думаешь. В деревне пауки в большом даже почете. Они переводят мух в избах, а кроме того, по паутине может крестьянин узнавать, какая будет погода: коли паук развесил паутину к холодной стене, к окошку, — будет вёдро, а перешел потеплее, поближе к печке, — так и знай, жди дождя.

— А твой паук что думает? Где он сделает себе паутину? — спросил Коля, заглянув в тетрадь.

— А мой крестовик вон какую сетку раскинул, — говорил, рисуя, Лева. — И сам в середине сидит и лапки поджал; это значит — будет хорошая погода. А правда, Коля, тетя ваша собиралась на Воробьевы горы, как будет хорошая погода?

— Правда.

Лида вздохнула.

Трудно было узнать Лиду; она простудилась, сидела бледная, кашляла. Тетя так ничего и не сказала ей в тот странный вечер, не бранила и не наказала. Она ее и потом не бранила.

Наутро Лиду призвали в кабинет к папе и при папе заставили рассказать, как все было.

Ах, как Лиде не хотелось рассказывать!

Ах, как ей было стыдно! Всякий раз, как она думала умолчать про что-нибудь, увернуться, тетя тотчас угадывала, будто в сердце у Лиды читала, — она подымала на Лиду темные проницательные глаза, и Лида подробно говорила всю правду. Это длилось очень долго и было хуже всякого наказания!

А затем все пошло по-старому. Тетя была все такая же. Папа реже стал бывать дома, а когда бывал, то был добрый и серьезный, как всегда. Из-за больших дождей Лева чаще прежнего приходил в гости и еще крепче подружился с Лидой. Про старое никто не поминал, не расспрашивал, но Лида ходила сама не своя, все задумывалась. О чем она думала, она бы, пожалуй, и сама не сказала, не сумела бы. Приходили ей в голову разные невеселые мысли, и она сильнее прежнего ожидала маму и няню.