Девочка Лида - [45]

— Ах вы постылые!

Чумазая девчонка в набойчатом сарафане поднялась из-под загороды и погналась с хворостиной.

— Устя! Устюшка! — крикнула Лида.

— Ась! Кто меня?

— Здравствуй, Устя! Ты меня не узнала?

— Чего не узнать! Узнала. Куда Бог несет?

— Мы к вам, Устя, гулять пришли. Пойдем с нами гулять.

— Как же! Пойдешь тут! На огороде заместо чучела стоять, вишь, заставили. Кшш… вы, чтоб вас! Ууу… — крикнула и сердито замахнулась веткой Устюша.

— Да сегодня ведь воскресенье, — заметил Лева.

— Знамо, не середа.

Устюша подошла к плетню и выставила над плетнем свое опаленное солнцем, веснушчатое худое лицо.

— Тебя, Устя, сторожить хозяйка заставила? — робко спросила Лида.

— Зачем! Своя охотка была! Дай, думаю, праздник пойду погуляю, свиней погоняю, — с хохотом говорила Устюша. — Да что я им, и вправду каторжная досталась?! — крикнула она и стукнула кулаком по забору. — Будни работай и праздник работай! Не хочу работать! Гулять пойду.

Устюша подняла ногу и ухватилась руками за плетень.

— Нет, уж лучше не ходи, Устя, — сказала Лида. — Тебя хозяйка побьет.

— Она меня и так побьет! — равнодушно возразила Устюша. — Я посудину, молока горшок ей разбила, — один ответ!

И Устюша прыгнула с забора.

Лева внимательно разглядывал ее: босые грязные ноги, костлявые плечи, еле прикрытые дырявою сорочкой; жиденькую косичку, трепавшуюся в полинялом платке, и выглядывавшее из платка осунувшееся детское лицо. Много разных настоящих работниц видывал Лева, а такой худой еще не видал. Ему всегда представлялось, как они, верно, есть хотят, все такие худые, что хотелось их покормить. Верно, ее все бьют, а есть не дают… Лева вдруг вспомнил про свои оттопыренные карманы.

— Стойте! — закричал он. — Ступайте за мной, я вас в чудесное место сведу.

Лева с Жуком бежали впереди, Лида с Устюшей поспешали за ними, и вскоре все четверо выбежали на полянку, на опушку березовой рощи.

— Вот сюда, на кочку, сюда, в холодок, — пригласил Лева. — Вон и вода, ручеек. Видишь, Лида? Правда, чудесно?

— Чудесно, чудесно! — закричала Лида и плюхнулась коленками прямо в кочку, в траву.

— Что же это? — усмехаясь, спросила Устюша. — Гулять сказали, а сами садиться?

— Мы только минутку, Устя, — ответил Лева. — Минутку посидим, отдохнем, а там опять пойдем погуляем. Садись, Устя, — подвигаясь, сказал Лева. — Будем обедать.

Лева снял с плеча жестяную коробку и достал два небольших хлебца, густо смазанных маслом и переложенных котлетой.

— Ты, Лида, с утра ничего не ела, так на тебе. А это вот Усте.

— А тебе что же?

— Да ведь я завтракал уже дома; мне не очень есть хочется. Что же ты, Устя? Кушай. Не бойся, я себя не обижу.

Лева вытряс из кармана огурцы и ломоть черного хлеба.

— И вам будет по огурчику, когда съедите котлету. Все принялись за еду. Лида делилась с Жуком.

Лева смотрел, как Устюша ела котлету, как запускала зубы в корку белого хлеба, проворно жевала и слизывала языком крошки и масло с губ. Она откусывала большими кусками: большой кусок во рту упирался в щеку, и длинная худая щека натягивалась, делалась на минутку округлой и толстой. «Что, если это ей часто давать, — думал Лева, — каждый день давать котлету и хлеба, ведь у нее щеки такими и остались бы, сделались бы насовсем толстые и круглые».

— Который тебе год, Устя? — спросил Лева.

— А мне почем знать, — пережевывая большой кусок, ответила Устюша.

— А давно ты в работницах?

— Летошное лето пришла.

— Харчи-то у тебя свои или хозяйские?

— Хозяйские. Харчи хозяйские, и одежа хозяйская, и сама хозяйская, а нонче своя! — крикнула Устюша, вдруг вспрыгнула на ноги и утерла о бока замасленные руки.

Лида хотела что-то сказать, Лева думал Устюшу еще расспросить, но ей не стоялось на месте.

— Уж куда же я вас сведу, уж куда ж я вас поведу! — сулила и торопила она.

Напились в горсточку у ручья и побежали с горы за Устюшей.

Лиде опять сделалось весело. Минутная думка, навеянная Устюшей, вылетела из головы. Лиде надобно бы потолковать с Устюшей, расспросить про хозяйку-молочницу, но уж лучше после, потом… А теперь ей хотелось на все посмотреть, везде побегать, взобраться куда-нибудь потруднее, повыше и закричать громко-громко.

— Лева, ау! — громко кричала Лида.

— Ау! — нарочно басил Лева.

— Ау! — голосила Устюша.

— Гам, гам! — лаял Жук.

И все были радостно возбуждены; и Жук лаял, заливаясь громче прежнего; то и дело смех и лай раскатывались по лесочку.

Никто не замечал времени, хоть время и шло своим чередом. Устюша повела в такие места, которых не знал даже Лева, — к оврагу, к колдобине. Есть было больше нечего, Левины карманы давно опустели. Они угощались щавелем, анисом, закусывали запоздалою малиной. Устюша откопала сладкие корешки, нарвала огуречной травки; она показала травку от порезов, отыскала сонное зелье. Лева не терял времени даром и набивал свою жестянку всяким добром: мохом, травой и цветами.

— Эх, жалко, не захватил я крючка и сачка с собой, — пожалел Лева. — Погляди, Лида, вон малюсенький белый комочек, вон там, на травинке в воде: это кокон водолюба-жука, он туда в паутинку яички свои завернул.

— Тебе надоть, что ль? — спросила Устюша, и не успел Лева ответить, как она уже влезла босыми ногами в ручей.