«Девочка, катящая серсо...» - [10]

Возвращаясь к ее семье, расскажу, что помню. Свое первое впечатление от театра дядя Коля^{8} высказал так: «Здесь дубина, тут дубина, там земля горит».

Дядя Сергей был серьезный, много читал: дядя Николай веселый, любил приврать, много болтал; участвуя учеником в пасторали «Пиковой дамы», называл ее «эта подхалимская». Веселым драчуном был младший — дядя Саша.

Младшая сестра Ольга росла красавицей и молчаливой гордячкой. У нее были ослепительные цвет лица и зубы. Она была похожа на царицу. Девочкой восхищала Москву танцем «Амура-Воина» в Царе Киндавле. Ей прочили славу, но от сырости дортуара у нее сделался жуткий ревматизм, испортивший ей ноги, и карьера не удалась. Она вышла замуж за кузена дядю Пашу Бодло, но от внутренней травмы стала какой-то странной. Я помню смутно, что у нее был любимый кот <нрзб> с бантом и красивые тюлевые банты у нее самой на шее. С ней у меня связалось представление о себе самой в будущем (а не с мамой); м. б., потому, что она была — Ольга, блондинка, балерина — мамочка была драматической и брюнеткой.

Чего я не могу помнить, это Пановского сада. Мама его помнила чудесным, с орешником, с плодовыми деревьями и ягодными кустами; все дети имели по своему «посвященному» дереву и кусту. В саду возились тетки. Дедушка Бодло купил сад под фабрику и вырубил его. Я помню только большие деревья черемухи во дворе, за домом, у забора. Дом был светлый, квартира чистая, мало мебели, в столовой деревянные скамейки вокруг стола, лестница (на которой всегда сидели) вела наверх, в комнату баб<ушки> Фокти, где жили мама с тетей Сашей в детстве. В гостиной стояла пальма, на столе красивая лампа с розовым фарфоровым абажуром с греческой головой — не то Александр Македонский, не то Афина Паллада. Висела гравюра — венчание Марии Медичи. В этой гостиной мама в детстве танцевала с дедушкиным учеником по салонным танцам.

В бабушкиной комнате (над корзиной с бельем) висела картина «Дочь фараона»; царевна в белом пеньюаре шла под опахалами рядом с подругой в кирпично-красном, в тростниках вдали рабыни выплескивали корзину с маленьким Моисеем. Мне эта царевна в кружевах и диадеме безумно нравилась, но в почете эта олеография не была.

Говоря о маминых знакомых, я забыла о главном. Это Станиславский, который с папой был в дружбе, они целыми часами спорили об искусстве, Станиславский стоял за реалистический, папа — за романтический театр. Мама и Лилина с трудом их «разнимали» и увозили домой. Станиславский был крестным отцом Маруси. Мама не была поклонницей С. как актера, он ей не нравился в «Уриэле» и других героических ролях.

В спектакле, где отец играл Уриэля, С. играл другую роль — у нас сохранились афиши. Зато мама очень любила Лилину. В С. она находила какой-то оттенок любительства и плохую дикцию.

В Малом Театре не было режиссуры в новом понимании, за много лет от Чернавского слышали только «Погромче, покрепче» (он картавил).

Мама очень дружила с кузинами Еленой и Александрой Бодло. До конца жизни она сохранила вкус к французской кухне, к салатам «Romanie» и французской манере подачи блюд. Часто она бывала летом на даче у Бодло; после ездила к Медведевой.

Семьи Пановых и Бодло были вначале очень дружными, после все отношения распались. Но самая большая любовь связывала маму с сестрой Александрой. Когда (в их детстве) случилась в какой-то опере авария и тетя Саша падала с колосников в одной части сцены, мама, бывшая на другой стороне, тоже бросилась вниз. Тетя Саша маму обожала; но она и вообще была очень доброй, хлопотуньей, — что-то от крошки Доррит, — деятельной, услужливой, богомольной (ходила пешком в Троице-Сергиеву Лавру); балет она очень любила, имела много подруг и кумушек, вечно где-то крестила и кому-то помогала. При этом она была тихо-веселой, «солнечной», по словам Маруси. После продажи пановского дома она сошла с ума и умерла через несколько лет.

Хоронили ее все родные, как-то особенно трогательно.

Тетя Тава тоже обожала балет; это была бойкая сквернословка, училась никак, но решительно все умела делать по хозяйству. Тавочка не любила супы со всякой зеленью, предупреждала, когда ей подавали суп: «Ну, мне, пожалуйста, без разных». Когда ее спросили, что задано, ответила: «Что-то из отца дьякона». Смуглая, маленькая, не будучи такой красивой, как Ольга и Глафира, она имела множество поклонников, но своего мужа Карла Крюгера обожала до безумия и рабски ему подчинялась, соединяя все «нагрузки» театральные и домашние. Ее дочь Валентина заболела в детстве и росла немая, <вторая дочь> Елена (Лёля) была хорошей девушкой немецкого типа, розовой, белокурой, славной, но скромность и доброта соединялись в ней с внутренней неудовлетворенностью, и лет 23-х она покончила с собой. Мы с ней дружили в Сочи, много говорили, и она считала меня внутренне дерзкой, как Елена Мути, герцогиня Шерни, роковая красавица из д’Аннунцио. Перед ее самоубийством переписка наша прекратилась. Кузина Валя умерла до Лёли.

«Кино-дядя» Николай Панов женился на Нине Робертовне Таировой (по сцене). Она была урожденная Шернваль, и в ее предках были Эмилия и Аврора. Мама была дружна с тетей Ниной.