Девочка из Франции - [62]

— А тебе и не нужно с этой Бири водиться. Сама ведь говоришь, что она никудышная.

Жанетта взглянула на свою тетю и после короткого раздумья важно сказала:

— Она, может, еще изменится, если кто-нибудь пробудит в ней желание учиться и интерес к ученью. Если бы ей помогли… но на нее никто не обращает внимания — пусть себе картами занимается… Потому-то она и стала такой…

Тетя Вильма бросила на девочку изумленный взгляд, однако голос ее не выдал никаких чувств:

— Может, ты и права, Аннушка… Да, я тоже, конечно, поспешила с выводами. А заняться с нею надо той, к кому она больше всего тянется: от любимой подруги она и замечания будет терпеливо выслушивать и постепенно одумается. Так она, говоришь, каждый день домой тебя провожает?

— Да.

— Ну, значит, ты ей понравилась, я уж вижу… А когда же ты папе-то своему письмо напишешь? Мой братишка Йожи на хорошее место попал. Пишет, что скоро получит большую, светлую комнату со всеми удобствами.

— Папа? — Жанетта вдруг отвела ото рта руку с надкушенным яблоком; полукруг, по которому мелкие, как у мышки, зубы вдавили ровные бороздки, едва держался на тоненькой кожуре, и тетя Вильма поспешила подставить под руку Жанетты тарелку.

— Ну да… ты тоже прочитаешь.

— Но я очу… А со мной что будет?

— «Хочу», — сказала тетя Вильма, подчеркивая букву «х», — «хочу», а не «очу»! Любопытно, куда у тебя всегда девается буква «х»? Ты, конечно, в Комло поедешь, к папе. — И после короткой паузы равнодушным тоном добавила: — Ну, а если захочешь остаться с Вильмой…

Две тоненькие детские руки с неожиданной силой обхватили ее за шею, и Жанетта осыпала лицо Вильмы поцелуями. Когда же тетя Вильма заговорила, голос ее казался чуть-чуть хрипловатым:

— Задушишь так, глупышка! Ну, поужинали, и хорошо! А то, что осталось, надо убрать. Может, завтра кто-нибудь заглянет к нам, будет чем угостить.

Пока они выносили на кухню посуду и убирали в чулан оставшиеся лакомые блюда, Жанетта вся светилась радостью и восторгом. «Твоя тетя что испекла тебе на праздники, Аннушка?» — шепелявила она голосом Бири Новак, широко раскрывая рот, и так забавно передразнивала жесты неуклюжей девочки, что тетя Вильма, расхохотавшись, упала на стул в передней и едва не выпустила из рук горку тарелок. «А от мамы, знаешь ли, я получила две колоды карт, а от папы — чучело аиста», — продолжала Жанетта наполовину по-венгерски, наполовину по-французски и завертелась волчком на одной ноге. Но вдруг в мгновение ока все ее движения совершенно изменились, и голосом Каталины Габор она заявила, выражая и тоном и всей позой глубокое негодование:

— Трудно поверить, что среди вас есть такие, которые не знают хотя бы одного… Подождите секундочку! — крикнула Жанетта, вихрем влетела в свою комнату и тут же вернулась с томиком Петефи в руках: — Которые не знают хотя бы одного стихотворения Шандора Петефи!.. Это один из величайших наших поэтов, его наследие так богато и… Ну, иди на место, девочка!..

Это был чудесный вечер, не хуже самых лучших, самых памятных трепарвильских вечеров. Наконец Жанетта с подарками в руках отправилась в свою комнату, но все не могла успокоиться. Она надела новые ботинки, прикрепила к ним коньки и, спотыкаясь, вернулась к тете Вильме.

— Ботинки можно и без коньки носить? — спросила она.

Тетя Вильма как раз снимала через голову свое зеленое платье, и потому голос ее прозвучал словно откуда-то издалека:

— Можно, конечно. Пожалуйста, носи и отдельно… без коньки!.. — Она засмеялась, но тут же закрыла рот обеими руками: — Ох, ты уж извини Вильму! Не сердись, что она смеется.

Жанетта, покачиваясь и спотыкаясь, ходила на коньках по комнате взад и вперед.

— Без коньки… Ну, я не знаю, это так странно тут говорится…

— На конце «ов» — это же родительный падеж.

— Без коньков.

Громыхая коньками, Жанетта вышла, но вскоре опять вернулась:

— Да, тетя Вильма, а что же вы-то получили на праздник?

Вильма уже лежала в кровати. Под головой у нее горкой лежали три подушки в белоснежных наволочках, поверх обычного стеганого одеяла было наброшено пуховое, оба с пододеяльниками, и среди всей этой белизны почти терялось широкое, доброе и чуть усталое лицо тети Вильмы. Она тихо ответила:

— Много, Аннушка, много хорошего получила сегодня Вильма. А теперь ложись спать, глупышка.

Папа писал:

«Маленькая моя Жанетта, надеюсь, что первое мое письмо застанет тебя в добром здоровье. От здешних школьников я слышал, что сегодня начинаются зимние каникулы. Используй же их разумно. Учись, детка, венгерскому языку, чтобы не пришлось тебе остаться в седьмом классе на второй год — ведь это было бы стыдно для всех нас, правда? Я уже приступил к работе. Много довелось мне увидеть здесь нового. Вот приедешь сюда как-нибудь с тетей Вильмой — будет тебе чему удивляться. Например, дочурка, здесь нет отдельных узеньких штреков, какие ты видела в трепарвильских шахтах. От так называемого ствола шахты открываются широкие коридоры-штреки, электровозы тащат по ним вагонетки… Словом, это очень трудно представить себе, не увидев собственными глазами. А душевую здесь выстроили такую просторную, что в ней сразу могло бы мыться все население Трепарвиля! А сколько здесь садов, спортивных площадок, сколько новых жилых домов! А какие в окрестностях дома отдыха для шахтеров! Мне уже пообещали квартиру, хотя точно еще не знаю, когда дадут. Будь же терпеливой, хорошей девочкой, родная моя дочурка. Думай о папе. Ты постоянно у меня на уме. Как я беспокоюсь о тебе! Когда соберешься ответить, напиши, продвинулась ли ты немножко в венгерском и сердишься ли еще на папу за то, что он привез тебя с собой.