Девочка из Франции - [22]

Йожеф как-то внутренне выпрямился. Он поднял опущенную голову и стал обдумывать, с чего начать сборы в дорогу. На всякий случай надо написать письма товарищам, которые уже вернулись на родину, написать и сестре Вильме — рассказать им в этих письмах о своих планах. Йожеф не ломал голову над тем, чем займется дома, в Венгрии. Работают же шахты Печского бассейна! А там уж наверняка пригодится опытный шахтер. Печ!.. Снова увидеть Мечек, Каменную гору…

В этот вечер Йожеф еще внимательнее, чем обычно, читал газету «Сабад неп», которая приходила из Будапешта с опозданием на несколько дней. С особым интересом просматривал он отчеты о добыче угля, стараясь представить себе, как идет жизнь на родине. На плите закипала вода для мытья посуды. Жанетта покачивалась на маленькой скамеечке у ног бабушки — казалось, девочка вот-вот упадет навзничь. Бабушка только что смазала ей ногу какой-то желтой мазью и теперь перевязывала ее у щиколотки чистенькой белой тряпицей. Она то и дело повторяла Жанетте:

— Да посиди же ты смирно! Мало тебе сегодня досталось?

Девочка засмеялась:

— Подумаешь, ссадина какая-то! Видели бы вы, как попало Луизе! У нее такой синячище вскочил под глазом… с мой кулак!

— Плакала, наверно, очень?

— Конечно! Сестра Анжела визжала и все пыталась растащить нас, а я ка-ак стукну ее по ноге, будто случайно, — она с испугу в сторону, да так и ухватилась за ногу!

Бабушка Мишо вся тряслась от смеха. Йожеф Рошта опустил газету на колени. Итак, дочка снова подралась. Просто сорванец-мальчишка, да и только! Старуха лишь смеется, о каком бы озорстве ни рассказывала Жанетта. В сущности, это она вдохновляет девочку на «подвиги», за которые следовало бы наказывать. Хотя… что правда, то правда: трудно удержаться от смеха, представив себе, как сестра Анжела хватается за ногу… Йожеф Рошта обернулся к дочери:

— Кто начал драку — ты или Луиза?

Жанетта сняла ногу с коленки бабушки и воинственно ответила:

— Драку — я! Но она меня оскорбила!

— Чем, дочурка?

— Издевалась… Венгеркой называла…

И Жанетта сразу осеклась. Йожеф Рошта ничего не сказал ей в ответ и медленным движением поднял с колен газету. Итак, девочка, по имени Луиза, назвала Жанетту венгеркой, и дочь восприняла это как обиду. Чувство глубокой подавленности овладело вдруг Йожефом. И с этим-то ребенком он поедет в Венгрию? А что, если его Жанетта никогда не приноровится к новым условиям жизни и будет несчастна?

— Не такая уж большая это беда, что тебя назвали венгеркой, — сказал он наконец, осторожно подбирая слова. — Ведь отец твой венгерец, значит и ты…

— Жанетта — француженка! — крикнула мадам Мишо и с силой отшвырнула табуретку.

— Она венгерская гражданка.

— Но родной язык ее французский! Она ни одного словечка не знает по-венгерски, ей и не выговорить-то их!

— Кедвесем… эдесем… — прошептала Жанетта давным-давно услышанные слова.

Вспомнились ей вдруг и многие другие слова — она повторяла их про себя, поглядывая то на взволнованное лицо отца, то на бабушку и снова на отца… Опять из-за нее разгорелась ссора. Девочка отметила это с удовлетворением. Важная же персона эта Жанетта Роста — неизменно она оказывается в центре всяких распрей и борьбы и дома и в школе. Собственно, так и нужно было бросить Луизе прямо в лицо: «Да, я венгерская гражданка!» Девочки удивились бы и, конечно, сочли бы все это очень интересным — ведь она единственная в классе венгерская гражданка!.. Вот ведь не подумала тогда об этом, а жаль, очень жаль! Теперь и папа в дурном настроении, обидела его эта история. Но сейчас уж все равно: ведь слово не воробей, вылетело — не поймаешь, и Жанетта чуть-чуть повела плечом. Однако Йожеф Рошта спокойно сложил газету и ласково попрощался с дочерью:

— Спокойной ночи, Жанетта!

— Спокойной ночи, папа!

Заскрипели ступеньки под деревянными сабо, дверь наверху захлопнулась. Мадам Мишо налила горячей воды и таз и, с шумом и грохотом опуская в него тарелки, вилки, ложки, негодующе забормотала:

— Пусть на себя пеняет, если господь его покинет! До конца дней моих будет мне позором, что дочь мою сбросили в яму без отпевания, словно собаку какую… Пускай господь простит твоего отца, я же не прощу его, никогда не прощу!

— Красиво они пели, — задумчиво сказала Жанетта.

— Что ты говоришь, девочка! Чтобы я не слышала этого больше! — Старуха быстро перекрестилась; по руке ее потекли жирные помои. — Да еще какой крюк сделали, по всему поселку прошли, чтобы весь мир видел, как они хоронят без попа да без распятия! И что ты понимаешь в пении! Вот когда графиню Лафорг хоронили, отпевал ее оперный хор… А сколько ехало колясок, сколько карет! И мы, прислуга, тоже провожали ее…

— В каретах?

— Не-ет, — сконфуженно протянула старуха. — Мы пешком шли. Осень тогда стояла. Погода была чудесная.

Девочка состроила насмешливую гримасу и, не стесняясь, расхохоталась прямо в лицо бабушке:

— Не знаю, бабушка, чего вы так гордитесь, что вечно около господ вертелись, да объедки после них доедали, да их грязное белье стирали…

— Что ты болтаешь? Они же специально прачку держали.

— Ну и что же? Все-таки вы прислуживали им!

И, встав на цыпочки, она закружилась; взвилась ее потрепанная юбочка, короткая спереди и чуть не до щиколоток обвисшая сзади… Со скрытым злорадством всматривалась Жанетта в угрюмое лицо бабушки: вот уж правда — вечно она лезет со своими графинями! Что бы папа ни сказал, все ей не по нраву. А папа — гордый человек, уж он-то ни перед кем не гнет шею.