Девочка-Царцаха - [85]

рак он, хоть и неграмотный. А не понимают люди, что трудно ему, потому и отдал. А если бы не это, не враг же он своему ребенку! Опять же и приучаться работать ей пора. Не барышня!

С такими думами сидел Прокофий за обедом, когда к ним зашла Ксения.

— Можно мне с вами поговорить?

— Отчего же нельзя?—отозвался Прокофий.— Жена, подай стул.

— Садитесь обедать,— предложила Маша.

— Спасибо, не хочу. Вы кушайте, а я буду говорить.

Ксения присела и положила на колени какие-то пакеты.

— Сегодня ночью ко мне пришла Паша. Она убежала из Цаарана... Вы только не волнуйтесь,— обратилась она к Маше, которая вздрогнула. Прокофий перестал есть.— Она здорова и ничего дурного там не сделала. Она очень плакала и сказала, что не может быть нянькой, но к вам,— Ксения повернулась к Прокофию,— она ни за что не пойдет, потому что вы не хотите ее кормить и не пускаете в школу. Паша просила, чтобы я взяла ее с собой в Ленинград. Но у меня на это нет денег. Мне очень жалко Пашу, и я думаю, что вы ее все-таки любите и не отправите снова в Цаа-ран. Но почему вы не кушаете?

Маша утирала слезы, а Прокофий сидел, низко опустив голову.

— Где же она?—спросил он наконец.

— У меня в комнате. К вам она не идет.

— Нешто я ее секу?— возмутился Прокофий.

— Сечь не обязательно. Она вас боится, а это очень плохо. Позвать ее?

Паша остановилась у двери, глядя исподлобья на родителей.

— Подь сюды, беглянка,— сказал Прокофий после долгой паузы.

Паша сделала два нерешительных шага, а потом кинулась ему на шею и всхлипнула.

— Ну будет, дурочка!—заскорузлыми руками Прокофий гладил Пашину голову.— Будет, слышишь! Иди к матери, поздоровкайся. Она без тебя каждый день ноет...

— Это все ты, окаянный!— со слезами сказала Маша.— Взбрело тебе в голову дите в чужие руки отослать...

— Да будет уж!— нервно сказал Прокофий.— Пущай к школе готовится... Как-нибудь поднатужимся, соберем одежку-то!

— И тужиться не надо, я чуть не забыла. Вот!— Ксения положила на стол пакеты.— Здесь ей на платье, ботинки, тут школьная сумка со всеми принадлежностями. А Паша уже умеет читать и писать, пусть она вам это все покажет.

Не успели Маша с Прокофием опомниться, как Ксения вышла прочь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

До отъезда в Астрахань на экзамены у Клавдин Сергеевны оставалось две недели и она собиралась не торопясь. Занятия с Нимгиром продолжались ежедневно, и об отъезде учительницы он ничего не знал. Она все время откладывала этот разговор, зная, что Нимгир будет сильно огорчен — не хотела его расстраивать раньше времени. Ей и самой было грустно думать о разлуке с ним. Ведь прожить и проработать вместе три года — не шутка.

Накануне отъезда Нимгир застал Клавдию Сергеевну в оголенной комнате, над ящиком, набитым книгами.

— Ты... уезжаешь... совсем?— спросил он, внезапно побледнев, и до крови закусил губу.

— Да, Нимгир... Я хотела тебе сегодня оказать об этом. Не поможешь ли ты мне забить ящик?— И она протянула ему молоток.

Нимгир не сразу взял его. В глазах у него был упрек и еще что-то непонятное, отчего у нее сладко защемило сердце. Точь-в-точь такое же чувство она испытала, когда смеялась над ним. Больше оно не повторялось. Нимгир уже давно перестал смотреть ей в глаза. Клавдия Сергеевна опустила голову, чувствуя себя виноватой.

— Когда?— наконец спросил он, подойдя к ящику нетвердыми шагами и нацеливаясь на гвоздь.

— Завтра утром...

Нимгир отвел взгляд в сторону.

Клавдия Сергеевна с тревогой смотрела на него. Ей показалось, что в комнате стало пасмурно и душно.

«Что я наделала! Я думала, что сказать сразу и в последнюю минуту будет лучше для обоих...»

Он не сказал больше ни слова. Забил ящик. Потом пришли ахлач²⁸ с секретарем, и Клавдия принялась сдавать имущество школы. Нимгир не стал мешать им. Он тихонько пошел к себе. Клавдия Сергеевна выбежала на крыльцо и крикнула ему вслед:

— Нимгир! Приходи вечером, я буду свободна, мне нужно еще о многом поговорить с тобой!

Он обернулся и кивнул ей... Ее бледно-голубое платье развевалось на ветру. Солнце было ослепительным. У Нимгира вдруг режущей болью наполнились глаза.

Весь этот вечер Клавдия тщетно ждала Нимгира. Она даже бегала в дежурку, думая — не заснул ли он. Но на двери дежурки висел замок.

Он стоял в ее памяти — смертельно-бледный, с закушенной до крови губой. Потом она вспоминала...

...Большеглазый худой юноша, еще неловкий, не привыкший к милицейской форме, пришел к ней и попросил заниматься с ним. Он был очень самолюбив... Как часто он вспыхивал!.. Ей никогда не было нужно повторять свои замечания. Один раз—и он запоминал навсегда. А как он учился! Он забрасывал ее вопросами... Да! Он рос у нее на глазах. А ведь ему тогда шел двадцатый год, и учиться ему было гораздо труднее, чем детям! Но он хотел! Когда прошел первый месяц занятий, Нимгир явился к ней с толстым пакетом и, положив на стол, сказал: зарплята... Он очень плохо говорил по-русски тогда. Она не могла понять, откуда зарплата. почему у него оказалась ее зарплата? «Ты меня полный месяц учил? Учил. Ты башка свой на мене тратил? Тратил. Иди теперь покупай себе что-нибудь...»

Как это было недавно! Она сказала ему тогда, что не за все платят деньгами, что он должен заплатить ей своим ученьем и стать грамотным ученым человеком — доктором, инженером или агрономом, кем ему понравится...