Девки - [34]
И появляются на берегах матушки Волги паровые мельницы красного купца Канашева, по всем торговым городам. Пароходы-красавцы плывут, загляденье: «Канашев-отец», «Канашев-сын». Баржи с лесом, с зерном бесконечными караванами по лону реки тянутся. Сам Егор Лукич на пристани их встречает. И матросы, и рабочие, и приказчики низко кланяются. Радость превеликая, ликование неумолкаемое. Пойдет ли Егор Лукич в ресторацию, простой картуз с засаленным козырьком отдает швейцару, тот ног от радости не чует, хватает его, прижимает к груди, несет к вешалке как драгоценность, бережет пуще глазу, каждую соринку с него снимает. Все суетятся, ублажают. Невообразимая кутерьма. Официант сгибается в три погибели... чуют тугой карман, курицины дети. А кругом за столиками шушера: щеголи, вертопрахи, ветрогоны непутные, пустомели-брехуны (на брюхе — шелк, в брюхе — щелк), полуголые дурашные девки, вертячки с красными губами, юбками трясут без стыда, без совести, глазами стреляют, груди зазорно выпячивают, девки-кипяток. Как бы не так! Не обрыбиться им. При своем степенстве Егор Лукич все это только за великий срам почитает. Отвертывается от искушения, хоть и толкает его бес в ребро, свербит. К какому столу ни направится, официант уже щеголя по шее гонит. Официанты ловят его взгляд, сразу гурьбой бросаются, как с цепи сорвались, каждый за свой стол норовит усадить.
Поправит Егор Лукич штаны с заплатой на коленке, в затылке поскребет, потопчется на месте, чтобы прислугу потомить, шагнет, и все разом туда же, перед ним расступясь: «Егор Лукич пришли, — летит придушенный шепот по зале. — Егор Лукич удостоили! Что вам, ваше степенство, угодно?» — «Пару чайку по сходной цене, по бедности» (так чудил миллионер нижегородский Н. А. Бугров). К стакану с чаем Егор Лукич только пригубился, за чай выбросил гривенник, а по десятке официантам за услуги одарил и девке грудастой, походя, бросил четвертную, так, из одного куража. Оханье, аханье, шепот, вздохи. Буря всяких «спасиб». Провожают до дверей.
Только о нем и разговоры в городе: где был, что сказал, чем обзавелся. Только его миллионам и завидуют. Вышел в благодетели. Уже «отцом города» его величают (как и Н. А. Бугрова). Больницу горожанам подарил. Ночлежный дом: «Ночлежный дом, Канашев и сын». Родильный дом, богадельню, приют для подкидышей.
От попов проходу нет: «Егор Лукич, ваше степенство, вас в храме не видать. Ваше лучшее место пустует. Кормилец вы наш, мы вас за святого человека почитаем». Егор Лукич в ответ смиренно (точно так, как Н. А. Бугров): «При нашей коммерции некогда грехи замаливать, отцы. Да и сноровки-то нет». А те хором: «Батюшка, свет ты наш, Лукич, да мы все грехи замолим. Только ты уж нами не гнушайся». Приказ через контору: «Выдать на построение храма Егора-святителя сотню тысяч». Те в ноги бух: «Век станем за тебя, радетель наш, бога молить. Буди тебе вечная память в роды и роды!».
Своя церковь в городе, с дощечкой на ограде: «Споспешествовано трудами красного купца Егора Лукича Канашева».
Солдатки и вдовы, пышные, румяные, аппетитные, как сдобные булки, так около него хвостами и метут. А он как замороженный: коммерсантам некогда скоромиться.
Вскоре подаст начальству большой план: Волгу расчистить, пароходство обновить, убрать мели и перекаты.
От Европы зазорно! Надо русское реноме держать. По городу молва: «Кабы не новое право, быть бы ему министром».
С утра к нему из горсовета приходят, из губкома звонят, из губсовнархоза люди у крыльца дежурят: «Егор Лукич, мы без вас начисто пропадаем. Сделайте снисхождение. Присоветуйте, как наладить бакалейную торговлю. Совсем с панталыку сбились, хотя на каждом перекрестке кооперативные ларьки, а дело вконец расшаталось. Нет у нас способностей к сурьезному делу.
