Девичья погибель - [7]

Опустила голову Настасья и пошла опять в чулан. Вижу я, что мне тут уж делать нечего, вышла от них и пошла домой.

"Ну, что-то будет! -- думаю. -- Подняла бурю Настасья, и как это у ней смелости хватило…"

Весь день до вечера у меня сердце ныло, ждала я чего-нибудь плохого после этого. Пришел вечер, легла я спать, и уж успела уснуть, -- думаю, что петухи уж тогда пропели, -- вдруг слышу, в окно стук-стук.

– - Прасковья дома?

Слышу -- тетки Марины голос.

– - Дома, -- говорит моя мать.

– - Вышли ее ко мне.

Накинула я на себя зипун, вышла к ней.

– - Что такое? -- спрашиваю.

– - Настюшка у тебя не была недавно?

– - Нет, -- говорю.

Заплакала тетка Марина.

– - Куда ж это она делась-то?

– - Батюшки мои! А что, -- спрашиваю, -- или дома ее нет?

– - Да, -- говорит, -- нету.

– - Давно ли?

– - Вскоре, как скотину убрали, ушла.

– - Куда же?

– - Не знаю. Пойдем со мной, я тебе расскажу, как было дело.

Пошла я с теткой Мариной, и стала она мне рассказывать:

– - Василий-то после того в кабак прямо пошел, выпил там и пришел домой пьяный и сердитый такой, каким я его сроду не видала. Как вошел в избу, я его и не узнала даже: лицо страшное, глаза как у волка. Только он через порог переступил, как заревет: "Где наша шалава-то?" Я было хотела схоронить куда-нибудь, сказать, что нету, -- пока обойдется-то он, -- а она, как на грех, вышла сама из чулана: "Что тебе, батюшка?" Заревел мужик еще пуще: "Ты что наделала-то? А?!" Да как набросится на нее, как вцепится руками в косы, да как грохнет ее об пол головой, -- и давай тузить: и кулаками-то, и сапогами. Бросилась я было к ней -- заступиться хотела, -- а он как саданет меня наотмашь -- я так горошком и отскочила… Уж так-то он ее бил, так-то бил, а она хоть бы пикнула: валяется это на полу, зубы стиснула, побелела вся, из глаз слезы катятся, а голосу не дает. Наколотился он досыта, схватил за руку ее и потащил из избы вон. Я за ними -- гляжу, что будет. Притащил он ее через двор да в заднюю калитку на огороды и выпихнул. Хотела я к ней выскочить, а он запер калитку, схватил меня да тоже отдул, -- отдул да в омшаник под горенкой и запер, а сам ушел, не знаю куда. Уж я билась-билась там, и кричала-то, и молила -- никто меня не услыхал. Как мне выбраться? Стала потолок пробовать; расшатала одну потолочину да в горенку и вылезла да на огороды. Прибегла я туда, а там Настюшкина и духа нет. Хотела было я по соседям пойти, спросить, нет ли у кого ее, да побоялась: будут придираться, спрашивать, почему ушла да зачем. И что я буду рассказывать? До того ли мне!.. Так и решилась тебя позвать на помогу к себе. Поди, родимая, по соседям, послушай; може, она у кого-нибудь у них сидит.

I X

Пошла я по дворам, по заоконью, думаю: "Если у кого сидит Настасья, то, верно, не спят те, а разговаривают". Обошла дворов десять -- ни у кого ни гугу: все спят. Так и воротилась ни с чем к тетке Марине.

– - Ну, что, нету? -- спрашивает.

– - Должно, нету, -- говорю, -- ни у кого не слыхать.

– - Ах ты, батюшки! Где же это она делась-то?

– - Давай, -- говорю, -- за дворами поищем; може, она где в овине сидит или в половине.

Заплакала тетка Марина.

– - Давай, давай! -- говорит. -- И что же это такое делается-то, батюшки мои!

Пошли мы по овинам, обошли в нашем конце все -- нигде нет Настасьи. Пропели вторые петухи, месяц взошел, видно таково стало. Говорю тетке Марине:

– - Пойдем, поглядим следы за двором; земля сырая -- видны, чай, они. Може, скорей найдем.

– - Пойдем, пойдем! -- говорит.

Пошли мы ко двору, стали глядеть следы: сперва незаметно было, потом -- смотрю -- ступня на земле, другая, да чисто так, и в разные стороны разбиты; видно, тихо шла девка и пошатывалась. Кое-где от рук следы видны, -- знать, падала она. Пошли мы по следу, -- за овины вел он, а там по полосам, да как раз в лесок, что за полем был. Догадались мы об этом… Тетка Марина еще пуще заплакала.

– - Никак она в лес ушла? Это раздевши, разувши-то!.. Да она зазябнет там совсем; ведь гляди, какой заморозок сегодня!

Тогда, правда, заморозок большой был.

– - Так надо скорей идти туда, -- говорю. -- Побежим!.. Пустились мы чуть не бегом в лес, за полем уж следа не видно было. По луговине разошлись мы по лесу наудачу, стали по кустам шарить. Хожу я круг елок, приглядываюсь -- ничего не видать. Долго ходила я так; вдруг слышу -- тетка Марина кричит мне:

– - Прасковья!

Откликнулась я, побегла на ее голос; прибегаю к ней, гляжу, а она у одной елки на коленках стоит, а под елкой на земле Настасья лежит, растрепанная, глаза закрыты и не движется -- без памяти совсем.

– - Батюшки мои! -- говорит тетка Марина. -- Никак она неживая!

Нагнулась я к Настасье, слышу -- дышит; только прознобило, должно, очень ее: холодная как лед.

– - Надо домой тащить ее поскорей, -- говорю.

Взяли мы ее за руки, подняли, подхватили под мышки и понесли. Несем мы Настасью, а она плеть плетью: ни головы не держит, ни руками не шевельнет; только отогреваться стала.

Принесли мы ее в избу, положили на лавку, а она и совсем разгорелась: лицо красное сделалось, от головы как от печи запышало. Вдруг открыла она глаза, установилась на нас и глядит.