Девичья башня - [17]

– Ты звала меня, и вот я здесь.

– Вчера ты начал разговор совсем с других слов, – усмехнулась девушка.

– Все изменилось.

– Не я в этом виновата, ты пришел в неурочное время.

– Виноват я, но что теперь говорить.

– Ты даже не обнял меня.

– Ты позвала меня за этим?

– Нет, но все же…

– Скажи, зачем ты меня позвала, по какой причине?

– Я отдаю должное твоему уму. Я бы до этого не додумалась. Но, что, по-твоему, я должна сказать мужу. С какой стати, я вдруг взяла и продала рабов, и осталась одна. Кстати говоря, мы одни в доме.

Пропустив последние слова мимо ушей, Али сказал:

– Служанку ты продала, потому что она стала тебе дерзить. Ты взяла палку, чтобы проучить ее, и тогда за нее вступился раб. Поэтому ты в гневе продала обоих.

– А если он не поверит? На меня это так не похоже.

– Кроме этого, тебе еще нужно расположить к себе одну из его жен.

– Одну?

– Одну, всех не получится. Пойдешь к кому-нибудь из них, пожалуешься на обнаглевших слуг, которых ты была вынуждена продать, и попроси у них временно служанку, до возвращения мужа. Если служанка шпионила по ее наущению, то она не откажет.

– Они поймут, что здесь что-то не так, заподозрят.

– Возможно, но у них нет доказательств. А желание поймать тебя есть, поэтому они дадут тебе новую шпионку.

– А где мои слуги?

– Их уже нет в Дамаске.

– Хорошо, я сделаю так, как ты говоришь, – согласилась Зульфия. После короткой паузы, спросила, – ты уже уходишь? Это наша последняя ночь, и мы одни в доме.

– Прости, – сказал Али, – я суеверен. Мы почти выпутались из этой истории. Но нам все еще грозит смертельная опасность. Шариат беспощаден к прелюбодеянию. Если я сейчас останусь, это будет означать, что я не извлек урока, и я могу быть наказан за это.

– Тогда обними меня на прощание, – попросила Зульфия.

Али медлил, но отказать в этой просьбе не смог.

В результате, домой он вернулся глубокой ночью. Сархан ждал его в беседке у жаровни с переливающимися оттенками красного цвета, углями. Ночью было довольно прохладно. На дворе была осень. Раб спал, привалившись плечом к деревянному столбу. Али присел напротив, взяв в руку кочергу, разворошил угли.

– Простите, хозяин, – хрипло сказал Сархан, – я, кажется, заснул.

– Ну, что же, ты не на посту. Ночь все-таки. Почему ты сидишь здесь? Разве я запретил тебе спать.

Сархан откашлялся и сказал:

– Я не стал спать, потому что в доме посторонний человек.

Али почувствовал неприятный холодок, ползущий по спине.

«Как быстро исполняются предчувствия», – подумал он.

– А разве я не велел тебе никому не открывать?

– Это посыльный. Он пришел сразу же после того, как вы ушли. Сказал, что у него письмо для вас, срочное. Я сказал, что вас нет. Он ушел, но через час вернулся. И так несколько раз. Потом он заявил, что не уйдет, пока не дождется вас. Я его пожалел и оставил дожидаться вас. Он сказал, что должен передать лично.

– Где он?

– Вон лежит. Спит. Это мальчик, поэтому я и впустил его. Простите.

Али увидел клубочек свернувшейся на скамейке в тени.

– Разбуди его.

Сархан поднялся, Али увидел кувшин, до этого скрывавшийся за ним.

– Это вино?

– Да, я подумал, что вы захотите выпить, когда вернетесь, приготовил.

– Ты слишком умен для раба, – заметил Али, протягивая руку к кувшину.

Пока Сархан тряс мальчонку, упорно не желающего просыпаться, Али наполнил чашу и осушил ее. Оставалась надежда на то, что это запоздалое письмо от купеческой жены. Но на бумаге было написано:

«Завтра возможен арест, дела плохи. Письмо сожги». Подписи не было, но был только один человек в Дамаске, который мог проявить к нему участие.

– Как тебя зовут? – спросил он мальчика.

– Ялчин, – ответил мальчик.

– Кто дал тебе это письмо?

– Какой-то человек, – мальчик пожал плечами, – он хорошо заплатил, поэтому мне пришлось ждать вас до ночи. Мать, там, наверное, с ума сходит.

– А отец?

– Отца нет, он от нас ушел.

Али еще раз взглянул на письмо, и бросил его в жаровню. Подождал, пока бумага вспыхнет. Достал золотой динар, сверкнувший в свете пламени, и дал мальчику.

– Это тебе, – сказал он, – за службу.

– Ух ты, золотой динар, – глаза Ялчина расширились, – вот мать обрадуется. Спасибо дядя, вы такой хороший. Благослови вас Аллах, во всех ваших делах.

– Твои слова дорогого стоят, – ответил Али. – А теперь беги домой, пусть мать успокоится.

Когда за мальчиком закрылась дверь, Али спросил:

– А Сара где?

– Она спит.

– Буди, мы уезжаем.

– Уезжаем? – переспросил Сархан. – Когда?

– Прямо сейчас.

– Может быть, дождемся утра.

– Ни в коем случае. Иди, разбуди ее и сам собирайся.

– Да мне то что собираться. Нищему собраться, только подпоясаться.

Али подождал, пока раб скроется в доме и налил себе еще вина.

– Да, но у меня есть кое-какое имущество, – запоздало сказал он ему вслед.

Юзбаши Егор

В 1233 году конийский султан Кей-Кубад при помощи хорезмийцев отнял у своего бывшего союзника, сирийского султана Малика Ашрафа, город Хилат, ставший, когда-то камнем преткновения между хорезмшахом Джалал ад-Дином и Маликом ал-Ашрафом. Из-за чего единственный мусульманский султан, могущий противостоять татарам, в конечном итоге потерпел поражение. Это вероломство заставило Айубидов объединиться. Владетель Египта, Малик Камил возглавил союз и начал захватывать земли на юге Анатолии. Кей-Кубад начал готовить новый поход против Айубидов, но скоропостижно умер. Глава хорезмийцев Кыр-хан был в группе эмиров, поддерживающих одного из сыновей Кей-Кубада – Кылыдж-Арслана, но престол занял другой сын Кей-Хосров. Последний не простил этого колебаний Кыр-хану. Он был обвинен в измене и заточен в крепости, где умер. Узнав об этом, эмир Баракат-хан увел хорезмийские войска из страны. Кей-Хосров, послал им вдогонку свою армию, но хорезмийцы разбили ее. После этого они поступили на службу к владетелю ал-Джазиры Малику ас-Салиху. При помощи хорезмийцев Малик ас-Салих стал захватывать земли Айубидов. Из предыдущего романа читатель знает, что наши герои встретились с хорезмийцами в тот период, когда они ушли от Кей-Хосрова и, выбирая себе службу, вели переговоры с мусульманскими правителями, в тот момент с Маликом Ашрафом. Стать и сила Егорки не остались незамеченными. Один из войсковых эмиров предложил ему службу. Егорка поначалу отказался, объясняя тем, что его свободолюбивая натура