Девичий родник - [20]

Подойдя к столу и устремив в высь ясный взгляд, он запел мягким чарующим голосом. Божественные звуки кобзы, вливаясь в сердце, рождали в нас глубокое волнующее наслаждение. Иронически оглядывающий его Джейнис был пленен. Прижавшись ко мне, он замер, очарованный.

Из пропетой импровизации видно было, что это поэт.

— Кто это? — спросили мы.

— Поэт Мильнир, — ответили нам.

Мильнир окончил песнь и на нежнострунной кобзе заиграл приветственный гимн.

Тотчас чаши наполнились камезом и, почтительно поднявшись, все выпили за поэта.

Мильнир сел по правую руку Шибры Хатун. Ему подали отдельно. Нервными пальцами ловко взявши палочки, он быстро принялся за еду.

Шибра Хатун, оглядывая поэта улыбающимися глазами, наклонилась и что–то шепнула ему на ухо.

Поэт встрепенулся, как птица, тряхнул волосами и поднялся. Все повернулись к нему. Его синие глаза напоминали спокойную морскую гладь. На лице блуждал огонь божественного вдохновения, гладя левой рукой свои непокорные кудри, он начал:

— О взлелеянная сверкающей росою утра молодежь! Первая весна нашей Общины, девственная заря нашего неба, сверкающее солнце, нежные облака — подвластны вам! Вы блещущий огонь в вихре наслаждения, сорвавшийся с бушующих волн первоздания. Гореть вместе с вами, кипеть вместе с вами — вечное желание опьяненного для счастья!

О, глас от гласа, потрясающий нашу одинокую планету. О, бунтующий гимн странника, ниспустившего паруса на мирную пристань Весны. О, окрыленная восторгом, дарующая миру вечность, юность! И я, и моя кобза, и мои песни, и мое вдохновение, мои мысли, мое забвение — все принадлежит вам.

Голос поэта, на ресницах которого повисли слезы, затрепетал, как одинокий листок чинары, и сорвался.

Чаши поднялись.

— Живи, поэт! — раздались крики.

Поэт осушил чашу и в знак искренности чувств, питаемых к молодости, разбил ее о свою кобзу.

5

По окончании пиршества мы направились в отведенный нам дом. Каждым двум юношам полагалась одна комната. Случайно мы с Джейнисом оказались вместе. Под влиянием камеза мы некоторое время не могли уснуть.

У Джейниса было обыкновение все подвергать критике, то, что нравилось другим, вызывало в нем сомнения и подозрения, и на этот раз возник спор об обычаях и обрядах.

Я принадлежал к тем, кто чтит традиции. Перед обычаем, которого я не постигаю, я склоняюсь с уважением.

Что касается Джейниса, он, не довольствуясь насмешкой и собственным неверием, старается отравить сомнением и мою веру. Когда я с увлечением стал делиться с ним впечатлениями сегодняшнего дня, Джейнис, как обычно, иронически рассмеялся:

— Консерватизм создает застой жизни, — сказал он, — неподвижность — состояние, несовместимое с жизнью.

— Это верно, — ответил я. — Но если не отдать дань уважения консерватизму, нельзя воспользоваться опытом дедов. Традиции — основа и столп общества.

— Разве перестанет общество существовать, если не будет традиций?

— Общество будет, но жизнь его будет подвергнута волнениям.

— Нужны не традиции и предания, а разум, даже, вернее, коллективный разум!

— А разве традиции не есть преходящий из поколения в поколение коллективный ум?

— Нет, нашему времени не подходит разум, покрытый пылью! Нам нужен живой, гибкий ум!

— Разве разум не подчинен законам наследственности? И тот разум, который ты себе представляешь, хранит следы веков.

— На это у меня нет возражений, но в то время, как разум не лишен силы суждения, традиция этого суждения не знает. Духовные потребности и наших предков и наши измеряют одной мерой, тогда как наша духовная жизнь очень разнится с их.

— Даже круг духовных потребностей предка, его ограниченные знания нам не мешают. Ибо опыт прошлого полезен в настоящем. Но наши традиции помимо опыта веков таят необъяснимое очарование. Можешь критиковать, но я поклонник этой красоты.

Мои слова вызвали недоверчивую улыбку Джейниса.

— Друг мой, — сказал он. — Все мне понятно, кроме одного — того, что ты называешь «необъяснимым очарованием» и поклонником которого ты являешься. Иначе говоря, обладая различными характерами, мы не в состоянии понять друг друга, а потому я считаю более полезным уснуть.

И, повернувшись лицом к стене, Джейнис закрыл глаза.

6

На третий день прибытия было решено отправиться на Девичий родник.

Нас известили об этом с утра, мы принялись готовиться, одели розданные нам белые одежды; каждый изо всех сил прихорашивался. Лишь Джейнис, по обыкновению, пребывал в нерешительности и раздумье.

— В чем дело? — спросил я.

В ответ он поджал губы.

— Джейнис! — сказал я. — Все твои сомнения и колебания мне понятны, но теперешнее настроение не понятно!

— Почему?

— Потому что в юноше проявления юности до того естественны, что объяснения не нужны.

— Все нуждается в объяснении!

— Выразись ясней.

— Ясней? Изволь. Мне не нравится это смешение стада самцов со стадом самок. Женитьба, являясь делом интимным, должна быть предоставлена самим брачующимся.

Не желая отравлять радость сомнениями Джейниса, я отошел от него и во время трапезы сел с другими.

Когда солнце, поднявшись, стало медленно склоняться к закату, каждому из нас дали серебряный «начар». Мы должны были вручить его своей избраннице.