Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца - [15]

Вчера вечером Ники стояла на палубе, глядя на ту часть горизонта, за которой лежал Нуин, и Роланд подошел и сентиментально прислонился к ее бедру. Она потрепала его по голове; а я смотрел на то, как западный ветерок теребит его серую шерсть и блестящие каштановые волосы Ники. Они подстрижены совсем коротко, по-мужски, но она — женщина во всем, и одевается в несколько простых платьев, что сшила себе из корабельного запаса ткани — увы, большинство из нас оказались на корабле лишь с тем, во что были одеты в тот омерзительный день. Вчера на Ники была блузка и юбка из самой простой льняной ткани… женщина с головы до пят, но в таком настроении, что лучше не подходить близко[6], думал я, так что я и не подошел, несмотря на бешеное желание схватить ее за тоненькую талию и покрыть поцелуями смуглую шею и плечи. Роланд, получив порцию ее небрежного внимания, отошел и лег на палубу поодаль, восхищаясь ею и ожидая, не взглянет ли она на него еще раз. Он вполне мог отдавать себе отчет (как и я), что несмотря на противостояние мужского и женского тщеславия и мужской и женской глупости, женщины все-таки — люди.

* * *

Мать обучила мута речи, теперь искаженной многолетним сроком, когда у него было слишком мало возможности использовать ее. Мать научила его выживать в лесной глуши — охотиться, ставить ловушки, ловить руками рыбу в ручьях, находить съедобные растения, подкрадываться и, что гораздо важнее, скрываться. Она учила, что он должен избегать всех человеческих существ, поскольку они убьют его на месте. Ума не приложу, каким виделось ей будущее сына; возможно, ей удавалось не думать об этом. Точно так же не понимаю, что заставило его рисковать жизнью, приблизившись ко мне, если только это не была переполнявшая его жажда общения с тем, кто, как он считал, принадлежал к одному с ним племени.

Однажды, где-то между восемью и десятью годами, «она больше не прийти». Он долго ждал. Собаку запорол лесной буйвол — они маленькие, размером не больше половины домашнего буйвола, но ужасно сильные и умные; как-то раз такой убил одного из наших, когда я был с Бродягами Рамли. Большую часть своей истории мут рассказал мне знаками, горько плача, когда говорил о смерти своей собаки, а заодно и обмочив пол своего гнезда.

Когда он понял, что его мать тоже умерла, он предпринял свое путешествие «в десять снов». Я спросил его о продолжительности в годах; он не понял меня. Он не смог сказать, как часто в мире становилось холодно и лили зимние дожди. Когда мы встретились, ему могло быть около двадцати пяти… Во время того путешествия мута заметил охотник и выпустил в него стрелу. «Кинуть мне острый палка мужчина-прекрасный». Его пальцы сжимали воображаемое горло, он кричал и плаксиво поскуливал, и его рот был раскрыт широко, словно маленькая рана. Затем он спокойно посмотрел на меня, чтобы выяснить, понял ли я, и по моей спине побежали мурашки.

— Показать сейчас, — сказал мут, внезапно поднялся и слез с дерева.

В зарослях колючек земля была усыпана камнями, образующими шестифутовое кольцо вокруг основания дерева; только змея смогла бы проскользнуть мимо этих шипов. Камни прилегали друг к другу так плотно, что и колючка бы не пробилась между ними; должно быть, они лежали в несколько слоев, тщательно подобранные и принесенные сюда по свисающим виноградным лозам неведомо откуда. У мута имелся каменный молоток, нож — остро заточенный осколок камня, и еще несколько вещичек. Он показал их мне, с недоверчивым видом, и дал понять, что я должен оставаться там, где сижу, пока он достает что-то с другой стороны ствола.

Я слышал, как он осторожно двигает камни. Из-за ствола показалась его рука, поставила на место розовую плиту. Я понял, что это метка, указывающая на убогий тайник. Он вернулся ко мне, неся в руке какую-то штуковину, которую я никогда нигде больше не видел.

Сначала я подумал, что это какая-то странная труба, вроде используемой охотниками, либо корнет, как те, что я слышал, когда пришлая шайка Бродяг устраивала в парке свои представления. Но этот золотой горн напоминал те вещи не больше, чем скаковой жеребец напоминает ломовую лошадь — оба они вполне достойные божеские создания, но один из них — настоящий дьявол-ангел с радугой за плечами.

Большой расширяющийся конец, два круглых кольца и прямые отрезки между раструбом и мундштуком — да, даже если предположить, что мы сможем отлить такой метал в наши дни, все равно не удастся придать ему такую совершенную форму. Я сразу понял, что это инструмент из Былых Времен — он не мог быть сделан в наше время, — и испугался.

Древние монеты, ножи, ложки, посуда, которая не ржавеет, — такие предметы сгинувшего мира часто находят во время пахоты или на развалинах, которые еще не поглотил лес, — вроде тех руин на побережье Гудзонова моря, возле деревушки Олбани, что ведут в воду, точно лестница, брошенная богами. Если вещь из Былых Времен несет ясную и безобидную функцию, закон гласит, что владеть ею будет тот, кто нашел — если у него есть деньги, чтобы заплатить священнику за штамп в виде святого колеса и заклинания, изгоняющие из нее нечистую силу. У Мамаши Робсон был котелок из серого металла, который никогда не ржавел. Котелок нашел ее дед, когда вскапывал поле, и подарил внучке на свадьбу. Она никогда не пользовалась котелком, но любила показывать его гостям в трактире, чтобы те начали охать ахать, и рассказывала, как ее мать готовила в нем, и ничего с ним не происходило. А Старина Джон, пренебрежительно фыркая, влезал в ее рассказ, как будто он был вместе с дедом. Лицо Мамаши, похожее не на милое круглое личико Эмии, а скорее на морду вейрмантского мула, становилось грустным, и она говорила, что уж он-то ни разу не нашел ей такую вещь, и вообще ни на что не годен, и миру является чудо, если он отрывает от стула задницу на время, достаточное, чтобы эту самую задницу почесать… Если древняя вещь слишком таинственна, священник закапывает ее в землю