Дэви - [90]

Пройдя сквозь Белли-Вил, корабли продолжают плыть вдоль берега на северо-запад. Это нелегкое дело, мне кажется: моряки не отваживаются ни отплыть слишком далеко от суровой земли, ни подплыть слишком близко, ибо приливы и течения могут выбросить суденышки на берег. Они прибывают к лежбищам с попутным ветром и в спешке плывут к берегу в маленьких лодках, чтобы устроить с помощью дубинок бойню. Они берут только ворвань и кожи детенышей и годовалых котиков. У всего остального два пути: либо растерзают стервятники, либо волны унесут на пропитание кишащим там акулам. Если бы путешествие не было столь тяжелым, а люди оказались более многочисленными, менее суеверными и чуточку посмелее, котиков бы уже истребили, несмотря на их огромную численность. Зверобои не имеют ни малейшего представления о скотоводстве или милосердии — только о быстром заработке. Они убивают и убивают, и продолжают убивать до тех пор, пока не заполнятся толстые туши кораблей. Они делают это, чтобы мы по вечерам могли зажигать свет.

Необработанную ворвань везут назад в Тюленью Гавань. Я слышал, что горожане узнают о приближении флота, когда он еще находится в десяти милях от них, — по тошнотворному запаху, даже когда не дует восточный ветер. Тут же начинается праздник — ведь это происходит лишь один раз в году. Затем наступают несколько недель работы, а потом все добрые граждане Тюленьей Гавани возвращаются к длинному периоду ничегонеделания, охоты, распутства, рыбной ловли, перебранок — главным образом, перебранок — и общипыванию карманов друг дружки до «жирной недели» следующего года. Во время перетапливания жира и еще много дней после этого, если не подуют милосердные ветры, дым от плавильных печей черно-лиловым облаком накрывает убогий город, и даже закаленные долгожители чувствуют тошноту. Это одна из главных причин, по которым в городе живет всякая мразь: неудачники, преступники, обманщики. Здесь не станет жить ни один человек, который способен заработать себе на жизнь в другом месте и которого не прогонят оттуда… Мы двигались на север в последние дни 317 года довольно медленно, часто останавливаясь больше, чем на неделю, в какой-нибудь деревушке, если нам нравилась тамошняя жизнь. Папаша Рамли вообще любил неспешность; я слышал его замечание о том, что если к вашему приезду какой-то вещи уже нет, то вряд ли стоит спешить за ней. Немногие шайки Бродяг отваживаются направляться на север, когда приближается зима. Поэтому, когда мы кочевали по Нижней дороге, в деревнях, изголодавшихся по развлечениям и новостям, были рады видеть нас, да и торговля шла хорошо. В довольно большом городе Саназинт мы повернули к востоку и перешли через границу в северную часть Вейрманта. Зимние месяцы с декабря по март мы провели не по-бродяжьему — в уединенном лагере у Вейрмантских холмов. В мае, как объяснил папаша Рамли, надо отправляться в Тюленью Гавань, где компании расплачивались с рабочими, но те еще не успевали спустить все деньги плутам и мошенникам. Впрочем, не это было главной причиной «зимних каникул» вдали от людей. Папаша Рамли устраивал трехмесячные «зимние каникулы» каждый год — причем даже в Пенне, где вряд ли существует кое явление, как зима. В общем, взрослые могут бить баклуши чинить упряжь, а молодежь, во имя Иисуса и Авраама, должна немного угомониться и кое-что изучить. Папаша говорил, что есть две вещи, способные выбить хоть какую-то дурь из молодых, — розги и учение. А из этих двух факторов, по его мнению, учеба была более достойной, даже если и доставляла значительно большее количество страданий.

Мамочка Лора была согласна с ним. Спокойная и философски настроенная большую часть времени, способная часами сидеть в одной и той же позе, не делая ничего — лишь куря трубку и глядя на природу, — мамочка Лора становилась демоном энергичности в присутствии человека, выказывавшего некоторые наклонности к тому, чтобы немного поучиться. Тогда в ход шло все — сердитая брань; язык, который заставил бы покраснеть моего папу (иногда он и заставлял); сарказм; сдержанная, но чуткая похвала; пощечина — все, вплоть до поцелуя или одного из медово-ореховых леденцов, которые она втайне хранила в собственной каморке и которые никто, кроме нее, не умел делать. Все шло в ход, если она могла надеяться, что это поможет вбить в вашу голову хотя бы капельку истины.

Мамочка Лора была родом из Вейрманта, с юга безмятежного пустынного края, где мы той зимой и квартировали. Название ее родного городишка было Ламой, горный городок вблизи границы с Леванноном. Позже, когда мы проходили там, в Ламой мы заходить не стали, хотя это было процветающее место, и мы могли бы неплохо подзаработать. Мамочка Лора ничего не имела против, но она давным-давно полностью порвала со своим детством, и у нее не было ни малейшего желания снова окунуться в прошлое. Она была дочерью школьного учителя. Я едва смог сдержать изумление, узнав, что в Вейрманте, где Святая Муркан-ская Церковь, разумеется, тоже контролирует все школы, не все учителя обязательно священники. Отец мамочки Лоры был светским человеком, ученым и мечтателем, который втайне дал ей образование, далеко превосходившее рамки тех сведений, которые ему было позволено сообщать другим детям: у него была безумная надежда, что, возможно, когда-нибудь жизнь переменится, и станет возможным, чтобы обычная женщина, не монахиня, преподавала. Это была странная идея, за которую его вполне могли бы выпереть из школы и отрядить к позорному столбу. В приступах мрачного настроения мамочка Лора иногда говорила, что ему повезло, что он умер молодым. В этих же приступах она иногда чувствовала, что его учение попросту было лишним для нее в любом мире, за исключением того, что существовал в его воображении.