После первой ночевки в лесу Зойка позвонила со станции в Москву и узнала, что ее родители не приедут на дачу три дня, и, следовательно, она могла жить в деревне, как ей вздумается.
А вздумалось ей остаться на этот срок у нас в шалаше и ввести новый образ жизни.
По утрам мы все вместе, кроме Владимира Сергеевича, должны были делать зарядку, а потом как очумелые бежать на речку. Мы стали чистить свои зубы углем, а в «санитарный день» стирали свое белье.
Зойка также постановила «прием пищи» производить только в определенные часы.
Раньше, до этих нововведений, мы по нескольку раз в день варили себе кофе «Здоровье» и садились за еду, когда хотели, а теперь нашей казацкой вольнице пришел конец. Зойка вбила на лужайке осиновый кол и «начертила» лопатой по дерну циферблат. И когда солнечные часы, например, показывали 6 утра, на столе уже дымился завтрак и мы, причесанные и умытые, глядели на то, как Зойка раскладывала нам по тарелкам пшенную кашу.
Я затащил Лешку на стройку колхозного клуба, и он начал свой трудовой путь с чернорабочего: подносил Петьке и Мишке песок, размешивал в ящике цементный раствор. Сам же я был допущен к более сложным работам: притирал на цементной подушечке кирпич к кирпичу и даже брал в руки мастерок.
Заметив нас с Лешкой на стройке, к нам со всех сторон сбежались деревенские мальчишки, начиная с пятилетнего Васятки и кончая здоровенным Сашкой Косым. Ребята подтаскивали бревна, рыли яму под заборные столбы и укладывали лаги для пола из толстого подтоварника.
Я уже многое узнал: и что такое сшивать доски «внахлестку» и как прибивать их «заподлицо». «Бутом» назывался белый камень, очень прочный и водостойкий. Он обычно укладывается в землю. А «подтоварник» — это просто бревна длиной в шесть метров и толщиной в десять-двенадцать сантиметров. На земле возле дома была сложена «обрешетка» для крыши и тонкие доски для «черного пола». Иногда я слышал, как Петька советовался со своим напарником:
— Какой раствор будем здесь делать: один к четырем или один к шести?
— А какая у нас марка в этом мешке?
— Не то «300», не то «400».
— Давай один к шести.
И Петька приказывал Лешке насыпать в ящик для раствора шесть ведер песку и одно ведро цемента.
А марки расшифровывались очень просто: чем выше марка цемента («200», «300», «400», «500»), тем больше песку он «связывает» и крепче «схватывает».
Наблюдая за тем, как работают Петька и Мишка, и прислушиваясь к их рабочему разговору, я понял, что каждая профессия имеет свой словарь и свои хитрости. И мне было приятно щеголять рабочими словечками:
— Эй, Сашка, давай сюда вагу, а сам зайди с торца!
Так мы укладывали венец — нижние бревна дома.
Однажды подошел к нам Коляскин. Посмотрел на мальчишек, облепивших сруб, и сказал удивленно:
— Вот архаровцы! То их сахаром сюда не заманишь, а то сами налетели как на мед…
Мы с Лешкой уже имели право есть мамо-папины продукты, потому что работали в поте лица. Так настояла Зойка. Владимир Сергеевич, правда, говорил, что это уже неинтересно, если мы все-таки начинаем прибегать к чьей-то помощи. Вот Робинзон Крузо добился всего сам, так и мы должны делать.
— И глиняные горшки будем обжигать? — спросил Лешка.
— А хотя бы и так.
— И пшеницу сеять?
— Ну, не совсем сеять, но надо знать, как ее сеют.
— А чего тут знать: бросил в землю и пошел — руки в брюки. А она растет себе.
— Вот за одни такие слова тебя и стоит отлучить от мамочкиного сахара и консервов.
— Владимир Сергеевич, вы не правы! — сказала Зойка. — Вот если бы они вообще балбесничали, как эти На-Гарики, тогда другое дело: пусть сами себе и добывают пропитание. А раз они работают, мама и папа должны их поддерживать.
— Но Лешка-то ведь еще не получил аванса, — возразил Владимир Сергеевич.
— А вы сами-то работали? — насупился Лешка.
— У Владимира Сергеевича бюллетень, — сказала Зойка.
— Знаем мы этот бюллетень! — ответил Лешка и подмигнул мне.
— А ты что ему подмигнул?
— Ничего, это у меня нервный тик.
Но этот «нервный тик» для меня лично означал многое.
Позавчера, когда мы с Лешкой ушли на работу. Владимир Сергеевич с Зойкой остались одни. А когда мы прибежали на обед, то увидели, что Зойка с Владимиром Сергеевичем дуются в шашки и у него на лбу красное пятно.
Я догадался, что эти шашки Зойкины, и мне почему-то стало грустно. Значит, она специально ходила за ними домой.
А тут еще Лешка подлил масла в огонь. Когда мы пошли по грибы, он сказал мне:
— Ну, теперь пропало твое дело, не видать вам теперь Зоечку, как уши без зеркала!
— А куда она денется? — спросил я, сделав вид, будто ничего не понимаю.
— Никуда. Но просто она теперь будет чихать на вас с пятого этажа. Нужны вы ей больно!
— С чего это ты взял?
— А ты посмотри, кого она теперь по лбу щелкает?
Эти обидные для меня Лешкины домыслы я решил проверить сегодня же. Вернувшись к шалашу с грибами, я предложил Зойке сыграть в шашки, но она ответила:
— Некогда, некогда! Ты видишь, что с ним!
Она заботливо укрывала Владимира Сергеевича. Он не хотел ни есть, ни пить, но Зойка говорила:
— Ну, пожалуйста, я вас очень прошу! Вы увидите, вам же лучше сразу станет! — и пыталась его поить горячим кофе из кружки.
