Дева и плут - [26]

Она закусила губу. Ее предназначение — переписывать слово Божье, а не поддаваться искушениям плоти. Увидеть воочию, насколько они сладостны, было познавательно, но ей уготована иная судьба, и ее поход это докажет. Всем — Богу, матери Юлиане. Ей самой.

Холодный ветер, написала она. Много воробьев.

Иннокентий жизнерадостно замолотил хвостом по задним лапам, сообщая, что она более не одна. Доминика подняла голову и увидела Джиллиан — впервые одну, без мужа.

— Прости, если помешала. — У нее был вздернутый нос, круглые щеки и карие глаза, которые превращались в щелочки, когда она улыбалась. Но сейчас лицо девушки было серьезным. — Я только хотела извиниться за вчерашнее. Я знаю, грешно предаваться усладам днем, и девице негоже увидать такое, но порой нас охватывает такое пламя, что невозможно устоять, чтобы не лечь друг с другом.

Доминика надеялась, что в тени листвы незаметно, как она покраснела.

— Ничего страшного. В том смысле, что я и впрямь впервые увидела, как… — Она запнулась, не находя слов, чтобы закончить предложение.

Джиллиан заметила перо в ее руке, чернильницу и пергамент. Ее глаза и рот одинаково округлились.

— Ты умеешь писать?

— Да, — ответила Доминика, и ее переполнила запретная гордыня.

— Сможешь написать кое-что для меня?

— Сестра Мария пишет намного лучше. У нас в монастыре она заведует скрипторием.

Джиллиан смущенно потупилась. По ее круглым щекам до самых ушей разлился розовый румянец.

— Перед монахиней мне будет неловко.

— Я тоже почти монахиня. — Кончики пальцев закололо от любопытства. — То есть, надеюсь ею стать.

— О, ничего дурного я не хочу, — спохватилась Джиллиан. — Просто… это связано с тем, что ты вчера увидала. Прошу тебя.

Что за постыдные вещи хочет записать Джиллиан? Вдруг она и слов-то таких не знает? Но талант Доминики писать был дарован свыше, а значит отказать будет неправильно.

— Я бы написала, да не на чем. У меня есть только один лист, — сказала она и развернула обрывок, который предстояло растянуть на все путешествие.

При виде буковок, которые покрывали страницу, глаза Джиллиан распахнулись еще шире, а потом сузились, словно она силилась понять написанное.

— Можно купить еще где-нибудь по пути. Я заплачу, если это не очень дорого.

Присев рядышком на бревно, девушка доверительно взяла ее за руку.

— Понимаешь, мне нужно написать послание Блаженной Ларине, — шепнула она. — Чтобы она точно знала, зачем мы пришли. Можно, конечно, передать нашу просьбу через священника, но мне кажется записать ее будет вернее. Не хотелось бы проделать такой долгий путь зазря. Вдруг она поймет нас неправильно.

— Если твоя просьба исходит от сердца, святая поймет ее правильно, — сказала Доминика.

— Но священник на исповеди иногда говорит, что я обращаюсь к Богу недостаточно ясно. Да и латынь я не знаю. Вот и боюсь, что добравшись до Ларины, скажу что не так, а то и упущу что-то из самого важного.

Невозможно было не разозлиться на этого неизвестного Доминике священника. Потому она и хотела переложить Библию на понятный язык, чтобы простые люди вроде Джиллиан не стыдились обращаться к Богу. Она пылко пожала руку девушки.

— Если найдем пергамент, я запишу все, что захочешь.

— Ох, вот спасибо тебе! Тогда мое желание точно сбудется.

Джиллиан ушла, и Доминика, проводив ее взглядом, опустила глаза на слова, записанные на обрывке пергамента.

Вор. Пламя. Любовь. Ника.

Глава 8

— Вы бы его видели, — заговорил Саймон, усаживаясь между братьями Миллерами и Ральфом — так звали человека со шрамом. Доминика, кусая сухарь, примостилась на поваленном бревне рядом с ними и, притворяясь, что слушает, украдкой огляделась в поисках Гаррена.

Паломники завтракали, широко расположившись по краям поляны. Джиллиан, по своему обыкновению сидевшая рядом с Джекином, улыбнулась ей. Они крепко держались за руки, словно не могли существовать друг без друга.

Дожевывая хлеб, Саймон развел руки в стороны, описывая габариты врага:

— Дюжий мужик. Высоченный. Вот такой здоровущий. С острым, как у сарацинов, клинком.

Он был высоким, это верно. Но тощим, как оголодавшая курица.

— Саймон, у него был заржавелый серп и только, — сказала Доминика.

Он насупился и заерзал, пододвигаясь к братьям поближе.

— Рядом с ним со спущенными штанами стоял Джекин…

Слушатели отложили еду и, уткнувшись локтями в колени, замерли в ожидании продолжения. Даже Иннокентий склонил морду на бок и заинтересованно навострил уцелевшее ухо.

Саймон прыснул.

— … а его скукоженные причиндалы спрятались между ног, как будто испугались, что их сейчас отрежут.

Братья взорвались хохотом и захлопали себя по ляжкам. Младший, подвывая, даже свалился с бревна. Ральф тоже зашелся лающим смехом, который в конце превратился в сухой, отрывистый кашель.

Джекин оглянулся на них, а Джиллиан погладила его по руке. Ну и пусть они излишне увлечены чувствами друг к другу. Саймона, похоже, чужие чувства вообще не заботят. Доминика надеялась, что его последнего замечания они не услышали. Нельзя издеваться над чем-то настолько личным, как… как молитва.

— Я, знамо дело, не растерялся и приказал серву бросить оружие, — продолжал юноша. — Он весь затрясся от страха, но не придумал ничего умнее, как наставить клинок на меня. А клинок этот был острючий, таким голову снести — раз плюнуть. Ну, а Джекин… — он захлебнулся смехом, — Джекин стоял, разинув рот, а его член был поникшим, как оплывшая…