Детство в тюрьме - [15]
После того как нас водворили в купе, к нам подошел начальник конвоя, в руках он держал кипу пакетов. Это были наши личные дела. Началась перекличка — проверка «товара»: фамилия, имя, отчество, статья, срок. На вопрос о статье, я ответил: «СОЭ». Он сказал:
— Запомни, не СОЭ, а 58–10, 11.
То же самое было с Юркой. Мы тщетно пытались заглянуть сверху, чтобы увидеть, что написано на пакете; удалось только прочитать на пакете Абани: Нижне-Черская МИТКа (Малолетняя исправительно-трудовая колония). Эта колония была нам известна: она находилась где-то на Дону и славилась своим строгим режимом.
Рано утром наш поезд прибыл на станцию Саратов. Вагон отцепили и загнали в тупик. Через некоторое время купе начали открывать по одному и зэков стали выгонять. «С вещами выходи по одному!» — кричал конвой. А затем, как по конвейеру, слышалось: «Один, два, три… десять…» Сначала цифру называл конвоир, стоявший у купе, затем конвоир — в тамбуре, затем конвоир — у наружной двери вагона. Когда я вышел из вагона, около него, по четыре в ряд, на корточках сидело человек двадцать. Я занял свое место в четверке. Когда из вагона были выведены все, начальник конвоя посчитал четверки, и первый раз в своей жизни я услышал так называемую «молитву», которую мне пришлось потом слушать долгие годы:
«Идти по четверо, не растягиваться, не разговаривать; шаг влево, шаг вправо — считается побегом. Конвой употребляет огнестрельное оружие без предупреждения».
— Понятно?
Следует нестройный ответ:
— Понятно.
— Встать! Вперед! — выкрикнул начальник конвоя, и колонна пошла.
У всех, кроме воришек, было с собой много вещей, идти было трудно, четверки сбивались, женщины начали требовать, чтобы вещи подвезли. В ответ раздался окрик начальника конвоя:
— Стой! Садись!
Все сели. Начальник конвоя начал объяснять довольно грубым тоном, что осталось идти метров двести, а там мы поедем на машинах. Все смолкли. Опять раздалась команда: «Встать!» И колонна тихо-тихо двинулась. Вокруг нас шло человек пятнадцать конвоиров с винтовками наперевес и два собаковода с собаками. Действительно, вскоре мы обогнули забор, за которым стояли три грузовика. Нас погрузили в машины человек по тридцать, конвой стоял по углам кузова. Машины тронулись. Ехали мы недолго, по каким-то большим улицам. Весь город был в зелени, люди ходили в летних платьях. Когда мы подъехали к тюрьме, которую не было видно из-за зелени, нам приказали выйти из машины и разобраться по четверкам. Около получаса мы сидели на корточках: запрещалось садиться даже на чемоданы. Затем вышел дежурный по тюрьме с кипой наших дел. Рядом стоял начальник конвоя. Дежурный начал вызывать по одному. Те же вопросы, те же ответы. Вызванный вставал и проходил через узкую дверь на территорию тюрьмы. Там, немного в стороне, стояли двадцать человек надзирателей, которые обыскивали вновь прибывших. Женщин увели куда-то в глубь тюрьмы. Нас же, прямо на улице, благо было тепло, раздевали и шмонали по всем правилам, т. е. заглядывая во все дырки и прощупывая каждый шов.
После обыска нас привели в баню, вымыли, прожарили[19]. Потом нас, малолеток, увели отдельно.
Территория Саратовской тюрьмы огромна. Довольно далеко друг от друга стоят три трехэтажных корпуса. Главный — первый корпус — длиннющее пятиэтажное здание. Нас подвели ко второму корпусу и сгруппировали у одной из дверей на первом этаже. Замок открыли, и мы гурьбой вошли в камеру.
Камера была битком набита, в ней было человек около ста. Все располагались на полу: ни коек, ни нар не было. Свободен был лишь небольшой «пятачок» около параши. Среди нас были «честные» воры[20], которые знали, что они являются привилегированными лицами в тюрьме и им не положено размещаться вблизи параши. Кто-то из наших воришек начал продвигаться к окну. Раздался вопрос:
— Эй, оголец, откуда пришли?
— Из Астрахани.
— А Борьку Косого знаете?
— Ну, как же, я с ним воровал вместе.
— Ну, проходите, проходите.
Пока мы тянулись, у окна послышались покрикивания:
— Ну, давай, давай, мужики, потеснитесь. Видите, люди пришли.
— Ничего, ничего. Всем места хватит.
Когда мы подошли к окну, там уже было достаточно места, чтобы мы могли разместиться. Принимал нас саратовский вор 25-летнего возраста — Костя Корзубый. Началось выяснение отношений. Рассортировка произошла быстро. Машку, как педика (так называют мальчишек, которые в заключении исполняют женскую роль), определили поближе к параше. Еще нескольких человек, как неполноценных блатных, отшили от своей компании. Остальных оставили при себе. Костя, узнав мою фамилию, сказал:
— Интересно. Это как же, твой специально взял такую фамилию — Якир? Знаешь, что это значит, если расшифровать? — И, не дожидаясь ответа, пояснил: — «Я Контрреволюционер, Изменник Родины».
Я удивился такой расшифровке, но Костя мне сказал, что уже давно слышал эту легенду.
Тут же они достали громадный кусок сала, горсть сахара, хлеб. Мы поели. Так закончилось первое знакомство.
Камера была заполнена на девяносто процентов «58-ой статьей», было несколько бытовиков и жуликов. В основном были донские казаки, осужденные за «подготовку кулацкого бунта»; представители Заготзерна — за «вредительство, выразившееся в отравлении зерна»; работники Райзо — за «распространение заразных заболеваний среди скота»; агрономы, бухгалтеры, несколько врачей — эти по ст. 58–10.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.