Детство в Соломбале - [4]

В песнях оживает Поморье – старинные посады, ры­бацкие становища, беломорские промыслы.

Я упрашиваю деда рассказать о Поморье.

– Недосуг, – отмахивается дед. – Время ли теперь сказки сказывать! Ужо весна подойдет, на рыбалку по­едем, там хоть весь день рассказывай. А на рыбалку-то нам с тобой бы на Белое море! Раздолье!

Я помалкиваю, слушаю. Не хотел дед рассказывать, да забылся. А мне это и нужно.

– Мы бы с тобой далеко в море, как бывало, пошли. С поветерью да с парусом, на карбасе. Там ветер рас­солом морским обдаст, здоровья добавит – крепок ста­нешь, что кнехта[6] на палубе держаться будешь! А рас­сказчиков тебе там слушать не переслушать. Сарафа­нов, повязок, кокошников смотреть не насмотреться. Любо, как девки у моста в хоровод сбегутся, песни за­играют. Рубахи белые – снегу ровня. Ленты – такого цвету в радуге не увидишь. А лес у моря – только мач­ты на парусники ставить. Лапы у сосен широкие, тяже­лые, медвежьи…

Хорошо слушать деда Максимыча!

Зимой по вечерам дед ходит зажигать фонари.

Уже совсем темно. Мы выходим на улицу. Опять подморозило.

– У-у… Звезд сколько! – удивляюсь я.

– Столько ли еще бывает, – равнодушно отвечает дед.

– Дедушко, а всего-навсего сколько звезд на небе? Тысяча будет?

– Поболе будет.

– Миллион?

– И миллиона поболе.

– А миллион миллионов будет?

– Должно, будет, не считал.

– А кто считал, дедушко?

– В академиях, говорят, считали.

Академия – это очень большой красивый дом. Лю­ди, живущие в этом доме, называются профессорами. Они все время считают, рисуют и учатся. Так говорит Костя Чижов. Дед Максимыч почему-то с недоверием относится к академии.

– У нас в Поморье и без академии по звездам курс прокладывали.

– Дедушко, а кто звезды выдумал? Бог?..

Ничего я не пойму! Мать говорит, что звезды выду­мал бог. Костя говорит, что звезды открыли профессора. Дед усмехается, но молчит. Он, конечно, знает, кто вы­думал звезды!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ СОЛОМБАЛА

Соломбала – остров. Мы – островитяне.

Это сказал Костя Чижов, но мы ему не поверили. В приходском училище нам говорили: остров есть часть суши, окруженная водой. Разве Соломбала со всех сто­рон окружена водой?

– Дай клятву! – потребовал Гриша Осокин. Он любил торжественность.

Костя произнес какие-то таинственные слова не пе­реводя дыхания, скороговоркой. Но ребята все равно не поверили.

– Нужно поднять кверху правую руку, – настаивал Гриша.

– Скажи, что будешь горбатым, если не остров!

Костя выполнил все, что мы требовали. Ребята сто­яли вокруг него и недоумевали.

– Побожись, – тихо сказал Аркашка Кузнецов.

– Божись сам! – презрительно ответил Костя. – Бога нету!

Он уже не первый раз говорил о том, что бога нету. Мы молчали. Тогда Костя отставил назад ногу и, как бы приготовившись наступать на ребят, сказал:

– Держу пари, что Соломбала – остров. С кем?.. Что, боитесь?..

Слово «пари» было новостью. Обычно мы в таких случаях говорили: «Давай поспорим!» или «Бьюсь об заклад!» Пари не состоялось. Когда Костя все объяс­нил, мы признали, что он прав.

Мы были островитянами. Соломбалу окружала во­да – Северная Двина, ее рукав Кузнечиха и узкая реч­ка Соломбалка. Речка эта была необыкновенная: она имела два устья, но у нее не было истока. Одним усть­ем Соломбалка впадала в Двину, другим – в Кузнечиху.

Извилистая речка уходит далеко в лес. Кривые дрях­лые ольхи склоняются к ней с берегов. Даже в шторм, когда на Двине под сильным ветром шипят, закипая, волны, когда на большую реку страшно выехать в лод­ке, даже тогда Соломбалка лишь чуть-чуть рябит. Толь­ко разговорчивее и подвижнее становятся на берегах деревья. Обняв низкорослые лиственные леса на Со-ломбальском острове, речка сходится с Северной Дви­ной. Здесь Маймакса – судоходный рукав Двины. С океана и с Белого моря в Архангельский порт идут шхуны, боты и пароходы.

На берегах Маймаксы – лесопильные заводы и лесобиржи – склады досок. У причалов лесобирж день и ночь грузятся английские, норвежские, шведские транспорты.

…Итак, Костя Чижов прав. Соломбала действитель­но остров. Вообще Костя всегда придумывает что-ни­будь интересное и необыкновенное.

Костя был покрепче каждого из нас, хотя первое время мы не хотели признавать этого. Волосы у него были зачесаны на косой пробор, как у парней с паро­ходов дальнего плавания. Это вызывало у нас затаен­ную зависть. Я много раз пробовал так зачесывать свои волосы. Приходилось выливать на голову полковша во­ды, но вода высыхала, волосы выпрямлялись – и про­бора как не бывало.

Костя Чижов носил широкие серые штаны на лям­ках. Лямки были черные. Вероятно, их пришили недав­но, потому что у Кости осталась привычка предупреди­тельно поддергивать штаны. Портниха, которая смасте­рила Костину рубаху, должно быть, долгое время шила мешки для картошки.

Когда Костя впервые появился на нашей улице, ре­бята встретили его недружелюбно. Раньше он жил на Третьем проспекте. А ребята с Третьего и со Второго проспектов – наши противники. Они загнали кузнецов­ского голубя-монаха, год назад перехватили на Север­ной Двине стружок и построили ледяную горку в пол­тора раза выше нашей.

Костя сидел на тумбочке, закинув ногу на ногу. Мы возвращались с речки. Был вечер такой светлый, тихий и теплый, что домой идти не хотелось. Заметив нового мальчика, Аркашка Кузнецов подмигнул нам и вплот­ную подошел к нему. Задиристее Аркашки на нашей улице ребят не найти.