Детство в солдатской шинели - [2]

— Парусник пускал?

— Потом уж, когда паруса сделал. На Лососинке, там, у озера, где мы с тобой гуляем. Пускал — и с валуна скатился. Вода теплая, ты не сердись. Маме сказывать не будем, ладно?

Отец улыбнулся уголками губ; стряхнув над лоханью руки, долго вытирал белые тонкие пальцы чистым полотенцем, которое мигом подал ему Виктор.

У них была настоящая дружба. Точнее, эта дружба рождалась, ей бы окрепнуть, расцвести, да не судьба.

Отец работал в обкоме партии. Несмотря на занятость, на усталость, все свободные вечера отдавал сыну. Отец рассказывал о своих юных годах, о родном селе Лужма близ Ребол:

— Ты должен знать о своих предках. Тот, кто не ведает своих корней, легче осинового листика, подхваченного осенним ветром.

…Баржа качнулась, дернулась, на буксире прокричали команду, и черный берег стал медленно уходить назад. Заплакали женщины, заголосила, как на похоронах, маленькая старушка, перевязанная крест-накрест толстым платком:

— И куда ж это мы едем, куда гонит нас горькая судьбинушка! Что с нами будет, ох горе-то какое, сохрани и помилуй…

— Все оставили, только два чемоданишка взяли, нельзя, сказывают, больше. То ли еду брать, то ли валенки…

— Говорил военный один: вышвырнем захватчика, как кота поганого.

— К рождеству дома будем.

Розовое облако распалось надвое, его стала вытеснять тяжелая грозовая коврига, наползавшая с запада. Витя достал кошелек, вынул из него материны часики, завернутые в батистовый носовой платочек, долго вглядывался в полумраке. Было два часа ночи 23 августа 1941 года.

Спать не хотелось, — может, от прохлады, может, от таких зримых, четких воспоминаний.

Вон там, среди высоких берез старинного парка, они часто гуляли с отцом, он показывал место, где стоял дворец царя Петра, затем они спускались к Лососинке, и отец рассказывал, как здесь лили пушки, сверлили стволы.

— Закрой глаза… Теперь воображай: вон там, внизу, дымится литейка, слышишь, ржут лошади — это крестьяне привезли на завод озерную руду, а там кричит усталый офицер — он приехал за пушками для новых кораблей…

Отец стелил на траву старый дождевик, они садились плечо к плечу, и начиналась беседа. Отец словно спешил рассказать историю своего рода-племени, будто чуял, что скоро оставит сына сиротой.

…Бытовало предание, что в далекие времена появились под Реболами, на северо-западе Карелии, несколько беглых казаков — то ли с Дона, то ли с Кубани. Женились на местных девушках, язык переняли карельский, обычаи местные соблюдать стали. Хуторок один казак с сыновьями поставил на кряжике за селом. Звали казака Константином, и хутор нарекли Константиновским. Текли, словно полноводные реки, годы, одно поколение сменяло другое. Дед Виктора Иван Васильевич Константинов имел большую семью — три сына да четыре дочки. Пахали землицу, ловили рыбу, зимой добывали зверя. Когда младший сын Петр подрос, стало видно, что паренек он смышленый, старательный. С похвальным листом окончил он церковно-приходскую школу, и тогда всем миром, на средства сельчан, послали его учиться в Выборг: пусть станет сельским учителем. Только кончил учебу — революция. Кое-как добрался Петр до Медвежьей Горы, пешком через Паданы пришел домой. Язык родной не забыл и вскоре стал учить ребятишек в школе. Голоса не повышал, не пил, не курил, все над книжками засиживался. Время было сложное, рядом Финляндия, оттуда нет-нет да и наскакивали конные ватаги из бывших богатеев, купчишек.

Дядя Петра Лука Васильевич с первых дней стал в Лужме советскую власть укоренять, выбрали его председателем сельсовета. Только недолго прожил молодой, горячий председатель, застрелили его белобандиты на пороге родной избы, на глазах у жены, у всего мира.

Петра Ивановича бандиты избили, связали и бросили в сарай на ночь, решали, какую кару он заслужил, но стеной стали утром за учителя земляки. Вечером ушел Петр из родного села. Учительствовал в Сяргозере, потом в Паданах. Там и познакомился с Ольгой, худенькой девушкой, школьной уборщицей. Нанялась она в школу, чтобы поближе к грамоте быть, — за плечами-то у нее всего два класса. Ольга осталась сиротой: отец сложил голову в империалистическую, мать с двумя младшими сестрами жила в Сельгах, неподалеку от Падан. Убирала Ольга в школе и в райисполкоме — тогда Паданы были центром Сегозерского района. Приглянулась она учителю чистой улыбкой, светлыми льняными волосами, незлобивым характером.

Только поженились — Петра Ивановича в райисполком перевели. В 1927 году вступил он в партию, стал работать в райкоме. А через год его пригласили в Петрозаводск, в обком партии инструктором. Аккуратный в делах, справедливый, он обладал цепкой памятью, говорил мало, но метко, слово его — верное, точное. Ровио присматривался к нему. Однажды в воскресный весенний вечер Ровио пришел к Гюллингу и увидел, что он и Константинов увлеченно разбивают цветник во дворе. Здесь, в двухэтажном доме, жили многие руководители республики, здесь получила большую, светлую комнату и семья Константиновых. Ровио улыбаясь поспешил к ним на помощь, а когда закончили работу, неожиданно спросил Петра Ивановича, как бы тот отнесся, если бы ему предложили должность помощника первого секретаря обкома. В тот же вечер Густав Семенович позвал Константинова к себе пить чай и они договорились обо всем. Так и работали вместе до середины тридцатых годов.