Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология - [212]
В тот раз наш учитель, славный добрый человек, напал на неудачную идею, что вся компания, которой он преподавал, должна совместно подготовить одну печальную и одну веселую пьесу. Он выбрал Горация и драму Геллерта. Я играла главную роль в первой из них. И наша невинная детская жизнь совершенно закончилась на этой затее; каждую неделю должны были проходить репетиции, в домах всех актеров, но только не у нас. И после того как репетиция заканчивалась, взрослые уходили и предоставляли нам, которых они считали еще детьми, время для детских игр. Однако игра оставалась игрой, только пока за нами наблюдали или в качестве предлога для наших сборов, а потом каждый выбирал себе девушку, и забавлялись там поцелуями да игрой в фанты. И тогда же появились другие злые страсти, о которых мы раньше ничего не знали: зависть (потому что среди нас была одна особенно хорошенькая девушка), ревность, желание нравиться, охота наряжаться; эта последняя страсть, впрочем, могла проявиться только не у нас, потому что в те годы к нашей одежде относились чрезвычайно плохо, и моя мать, например, следила исключительно за чистотой. В октябре того года, когда мне были все 13, моя мать была на сносях моим братом Кристианом и лежала тяжело больной в постели. И мы, и она думали, что к тому времени, как надо будет играть спектакль, она разродится, но так не получилось, она хотела, чтобы постановку отменили, но отчасти это было невозможно из-за других детей, отчасти противоречило своеволию нашего учителя. Моя мать обозлилась, и нам не давали никаких новых платьев, которые мы должны были бы получать; также и о наших остальных одеждах она совершенно не заботилась, и поэтому мы были совершенно не прибраны, просто одалживали все вместе какой-то праздничный наряд, и все. И однако наша радость от постановки была очень велика, и мы, несмотря на наши плохие наряды, пользовались огромным успехом, а самая красивая девушка, в самом лучшем наряде, какой только можно было себе представить, не получила почти никакого. Эта постановка была дана четыре раза; на последний раз мы решили, что мы попросим наших родителей о продолжении нашего предприятия. Разрешение было получено, и первое наше сборище было у самого нашего учителя, по причине как раз бывшего тогда дня поминовения всех усопших. Из-за этого в тот раз с нами пошла наша мамзель. Отчасти по недомыслию, а отчасти для того, чтобы показать другим детям, будто мы уже слишком взрослые бояться нашей француженки, мы не обращали никакого внимания на ее присутствие, но целовались, смеялись, прыгали, так как будто бы ее вовсе здесь не было. Особенно разрезвилась в тот день (наша сестра) Сара. В компании она совершенно не обращала на нас (и на наши знаки) никакого внимания. Однако вечер, когда мы пришли домой, я никогда не забуду. Он заложил основы всего моего будущего целомудрия и добродетели. Наша гувернантка была не злой, но серьезной и взволнованной. «Вы девушки, – начала она, – на воспитание которых я положила очень много сил, о которых я думала, что во всяком своем деле вы благочестиво храните Бога в сердце и перед глазами. О, я должна сказать вам: мне стыдно за вас, я хотела бы никогда вас не видеть. Этот ваш спектакль вовсе не был развлечением благонамеренных девушек, в особенности я говорю про Вас, Сара; Вы позволяли себе почти все. А Вы, Бетчин, Вы кричали и дрались, когда по отношению к Вам допускались вольности, но ведь добродетельная девушка не доводит до того, чтобы кричать и драться; уже Вашего выражения лица и манер должно быть достаточно для того, чтобы мужчины держались на почтительном расстоянии. Я предупреждаю вас, что завтра я попрошу у ваших родителей расчет».
Тогда мы разрыдались. Мы просили ее, ради Господа и нашей добродетели, не забывать нас и обещали исправиться. Наконец она согласилась, но под условием, что мы не будем больше общаться ни с одним из той компании и воистину исправимся. Я плакала всю ночь, все проходило у меня перед глазами: моя прошлая счастливая детская жизнь, и эти злые, беспорядочные желания. Но я – нет, не я, Господь помог мне это преодолеть. Когда должно было состояться следующее сборище, мы не пошли, и с тех пор я не говорила ни с кем из мужской части этой компании. Двух юношей из их числа постигла очень печальная судьба; вскоре после этого они попали в беспутную компанию, заработали дурные болезни, один из них был посажен своим отцом под замок, выпущен, но, поскольку он уже привык к разгульной жизни, в 17 лет он умер от мучительной болезни. Другой юноша, любимое дитя своей матери, умер на следующий год от истощения.
