Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология - [211]

.

Моя жизнь

С того времени, как я себя помню, я ходила в школу учиться чтению. Когда мне было восемь, а у моей матери было шесть детей, в 1756 г. у нас в доме появилась гувернантка, которая смотрела за тремя девочками. Мы почти все время были при ней, и для этого была отведена комната, которую мой отец при другом положении дел мог бы сдавать. Однако самым счастливым было все-таки время первого детства: когда, приходя из школы, мы были свободными и играли у нашей матери. По вечерам, пока не наступало время идти в постель, мы сидели у одной портнихи, которая умела рассказывать такие чудесные истории, что иногда мы проливали над ними самые сердечные слезы, а иногда так пугались, что прижимались друг к другу насколько возможно тесно. С нами всегда был наш старший брат, и это делало наши игры и забавы еще более веселыми, особенно на Рождество, когда с надеждой заучиваешь рождественские пожелания, эти маленькие молитвы. Мы почти не выходили из дома: только каждое лето мы в большой лодке плавали на сеностав, а зимой, на Рождество, ездили в гости в Альтону, к брату нашего отца, да и там не было никакой радости, помимо яблочного пирога, уже ожидавшего на печи нашего прихода. У нашей гувернантки мы научились немного бормотать по-французски, всевозможному рукоделью, а также катехизису и множеству молитв. Натура она была примечательная и, когда мы шили, пела не умолкая. Однако это имело то преимущество, что и у меня молитва стала любимым занятием. С восьми часов утра до восьми часов вечера мы должны были непрестанно шить или учиться, и только по воскресеньям у нас было разрешение и время поиграть. Эта привычка находиться в постоянной занятости, как вы знаете, осталась при мне и по сю пору. Нам запрещалось смеяться, и вообще она держала нас в великом страхе, но мне она оказывала предпочтение, потому что я могла петь вместе с ней. Кроме этого, у нас были занятия по письму, а потом по счету. Всю зиму мы выходили из дома только в церковь, ну и еще к нашим дедушкам с бабушками, и раз в год – к теткам. Летом по воскресеньям мы ездили в маленький сад в Морэ, который снимал мой отец. Было сущим блаженством выезжать за город, после того как всю неделю мы сидели запертыми в четырех стенах. Уже тогда природа и свежий воздух были для меня всем, а я так редко ими наслаждалась! Так я жила четыре года, пока наша гувернантка не вышла замуж. Ее отъезд вызвал у меня слезы, это было мое первое расставание, моя первая боль. Пусть даже привычка жить с ней вместе была воспитана только течением времени, я была к ней достаточно привязана. Проходила вторая эпоха моей жизни, такая спокойная, такая единообразная, такая свободная от страданий, как больше никогда. О годы детства, к скорейшему прохождению которых мы так стремимся, потому что мы представляем себе чудеса других лет! – эти годы никогда не повторятся, с их рождественским весельем, с радостью майского дерева на Троицу; увы, эти годы исчезли.

У нас появилась новая гувернантка, которая ничего не знала о Господе, и которая была наделена черными глазами и румяными щеками. Она была совсем молоденькой, играла с нами, и мы забыли то, чему успели научиться. Тогда же у нас появился некий кандидат, который преподавал нам религию, историю и географию; были также учителя танцев, языка и рисования; но к последнему предмету я не питала никакой склонности, и поэтому этот учитель со мной не занимался. Наши родители поняли, что эта гувернантка ни на что не годилась, и у нас появилась третья: старая, ворчливая… она ничего не понимала и все путала. Нам, детям, было с ней трудновато. Кандидат давал мне книги, романы Геллерта и ему подобные, которые я просто проглатывала, однако она их вновь отбирала, и я не осмеливалась читать ничего иного, кроме катехизиса. Однако и эту особу наконец отставили; появилась четвертая. Она была серьезной и строгой, но при этом разумной, и все наше воспитание приобрело другой вид.

Я ничего не знала о смерти, пока на Пасху 1761 г. не умер наш дед. Я была его любимицей, а когда он умер, я увидела его, обычно такого ко мне расположенного, окаменевшим от холода, увидела, как все плачут о нем, как его выносят из дома. Это впечатление осталось навсегда. На следующее лето мой отец снял мызу с несколькими комнатами на Даммторе. И вновь это было наслаждением: после того как мы неделю напролет едва ли могли вздохнуть полной грудью, а только работали да учились, субботним вечером, без нашей француженки (потому что места на мызе для нее не было), пойти в этот сад. О, мы дышали тем свободнее, чем дальше мы выходили из города, и мы могли прыгать и бегать совершенно так, как мы хотели. Какое наслаждение видеть заходящее солнце, ягнят, деревья! Мы ценили каждый час, каждую минуту. Там я могла читать то, что хотела, но не осмеливалась читать при моей француженке. Так счастливо прошло это лето (а лето никогда не бывает вечным), и именно тогда началась любовь между мной и моим старшим братом. Такой любви между братьями и сестрами больше никогда не будет; эта любовь, мои дети, которую я не смогу вам описать, но которая, как вы увидите, правила всей моей дальнейшей жизнью. Он, этот брат, имел благородное, большое и доброе сердце, он обладал разумом и всеобъемлющей тягой к знаниям и насыщал ее, где только мог; он был радостью своих учителей, еще в детстве гордостью своих родителей, но у него было очень слабое, больное тело, никак не удовлетворявшее его дух, не способное поддерживать его, делавшее его не способным к стремительным радостям детства и юности. Его характеру эта болезнь придала меланхолию, робость, всепобеждающее терпение и только изредка – некоторую досадливость. Я и в болезни всегда была рядом с ним, была его товарищем по играм, а потом подругой, и это нас очень связывало. В конце того лета, вместе с нашей соседкой по приходу, девочкой того же возраста, мы были приглашены на маленький праздник на одно из (городских) укреплений. Мы знали об этом за две недели и не говорили ни о чем ином, как об играх, которые мы там устроим, потому что мы были еще детьми. Мадемуазель с нами также не шла, нас должна была привести туда эта соседская девица, и мы пошли, одевшись совсем просто, потому что тогда мы еще не знали, что такое туалеты. Но превращение из ребенка в подростка