Детство Марселя - [18]

Дядя собрал их и приладил с умопомрачительной быстротой, затем, глянув на ружье, воскликнул:

— Господи! Да это пищаль!

— Почти, — ответил отец. — Но кажется, ружье бьет метко.

— Это не исключено, — сказал дядя.

Приклад ружья не украшала резьба, и лак с него сошел; гашетка не была никелированной, а огромные, неуклюжие курки словно ковал кузнец. Я чувствовал себя несколько униженным.

Дядя Жюль открыл затвор и с задумчивым видом его рассматривал.

— Если только это не какой-нибудь неизвестный мне калибр, то это, должно быть, номер двенадцатый.

— Да, — подтвердил отец. — Я купил гильзы для номера двенадцатого.

— Конечно, с затравочным стержнем?

— Именно. — Он вытащил из картонки два-три пустых патрона и протянул дяде.

Дядя Жюль открыл затвор и с задумчивым видом его рассматривал.

Из их медных колпачков торчали маленькие гвоздики без шляпок. Дядя вложил один патрон в ствол ружья.

— Ствол немного раздался, но это действительно двенадцатый калибр со стержнем… Эта система давно уже вышла из употребления, она представляет некоторую опасность.

— Какую же? — спросила мама.

— Ничтожную. Но все же опасность есть. Видите ли, Огюстина, собачка, ударяя по этому медному гвоздику, воспламеняет порох заряда. Но этот гвоздик-то наружный, он ничем не защищен, он может получить и удар извне.

— Например, каким образом?

— Например, если патрон выскользнет из пальцев охотника и, падая, ударится оземь медным гвоздиком, то он может взорваться у ваших ног.

— Это не смертельная опасность, — успокаивал маму Жозеф. — Да я никогда и не выроню из рук патрона.

— А мне довелось видеть вот такой случай, — начал дядя. — Произошло это, когда я был очень молод, еще во времена пистонных ружей — ружей с затравочным стержнем. Председатель Общества охотников Беназет был до того толст, что ночью вы бы издали приняли его за бочку. А чтобы сделать для него пояс с патронташем, пришлось сшить два вместе. Однажды после обильного охотничьего завтрака господин Беназет оступился на лестнице и пересчитал сверху донизу все ступеньки — вместе со своим патронташем. А патронташ-то был набит патронами с затравочным стержнем… Так вот, пальба поднялась такая, словно стрелял целый взвод. И, сколь это ни прискорбно, я должен вам доложить, что он помер.

— Жозеф, — сказала мама, побелев как мел, — надо купить другое ружье, иначе я не пущу тебя на охоту.

— Да полно тебе! — засмеялся отец. — Во-первых, я не похож на бочонок; во-вторых, не буду председательствовать на «обильном охотничьем завтраке» в стране великих винохлебов. Я убежден, что когда господин Беназет взорвался, из него забил мощный фонтан красного вина!

— Вполне возможно, — смеясь, согласился дядя Жюль. — Кроме того, Огюстина, могу вас заверить, что это пока единственный в своем роде несчастный случай. — И, порывисто встав, он вскинул папино ружье.

Мама крикнула:

— Марсель, стой на месте! Не шевелись!

Раз пять— шесть повторил дядюшка свой маневр, прицеливаясь то в стенные часы, то в висячую лампу, то в подставку для вертела. Наконец он произнес свой приговор:

— Ружье очень старое и весит на три фунта больше обычного. Но оно удобно в руке и плотно примыкает к плечу. По-моему, отличное оружие!

Отец просиял и не без гордости оглядел аудиторию. Но дядя внес одну поправку.

— Если все-таки оно не взорвется.

— Что?! — в ужасе спросила мама.

— Не пугайтесь, Огюстина, мы обследуем его всячески и пробные выстрелы дадим, привязав к гашетке бечевку. Если оно взорвется, Жозеф останется без ружья, зато сохранит правую руку и глаза.

Он снова осмотрел затвор и сказал:

— Может статься, что под воздействием несколько более сильного заряда оно изменит свой калибр и превратится в ружье на уток. В общем, завтра все выясним. А сегодня будем готовить боеприпасы! — И дядя Жюль по-военному скомандовал: — Погасить всюду в доме огонь! Опасность представляет даже эта керосиновая лампа! — Обернувшись ко мне, он добавил: — С порохом не шутят!!

Перепуганная мама побежала на кухню заливать водой угольки, еле тлевшие в печке. Тем временем отец проверил, не течет ли керосиновая лампа и прочно ли она подвешена.

Для тетушки, по-видимому, эта опасная процедура была не внове; она поднялась к себе наверх кормить братца Пьера и больше не вернулась.

Мать села в двух метрах от стола; я стал впереди, у маминых колен, решив, что в случае взрыва заслоню ее своим телом.

Дядя выбрал одну из крохотных жестяных фляжек и осторожно соскреб с горлышка резиновую полоску, обеспечивавшую герметичность фляжки. Я увидел торчавший из пробки кончик — малюсенький шнурочек; дядя осторожно ухватил его пальцами, потянул и вытащил пробку. Затем наклонил фляжку над листом бумаги и высыпал щепотку черного порошка.

Я невольно подошел ближе, словно загипнотизированный… Так вот он, порох, страшное вещество, которое убило столько животных и людей, взорвало столько домов и забросило Наполеона в глубь России! А на вид ничего особенного: просто толченый уголь, и все…

Дядя взял большой медный наперсток, укрепленный на кончике черной деревянной палочки.

— Вот мерка для определения веса, — сказал он мне. — На ней нанесены деления, обозначающие граммы и дециграммы; это позволяет нам рассчитывать с достаточной точностью.