Детство Ивана Грозного - [42]

Иван Бельский и митрополит приметили тягу юного государя быть на людях и часто сами гуляли с ним по Москве. Наставники радовались тому, что в будущем государе бурно прорастают зароненные ими зерна добра и справедливости и вместе с тем приходит уверенность, столь необходимая самодержцу.

Однако, довольные достигнутым, они потеряли бдительность. Оба были мягки и доверчивы. В награду за одержанные победы над Саиб-Гиреем направо и налево раздавали села на кормленье, иных назначали на более высокие должности, а это порождало недовольство и зависть: кто-то непременно оказывался в невыгодном положении и затаивал злобу. Сами того не замечая, они во многом повторяли Шуйских, а те уже привлекали недовольных на свою сторону.

В своем благодушии Бельские дошли до того, что от имени государя оставили Ивана Шуйского на посту главного воеводы Владимира, опорного города в северных войнах.

— С глаз долой — из сердца вон! — смеялись они, надеясь тем самым отлучить Ивана Шуйского не только от дворцовых дел, но и от Москвы. Но братья забыли другую народную мудрость: «Выть тебе волком за твою овечью простоту».

В Москву Иван Шуйский, и верно, перестал ездить, зато во Владимире развернулся вовсю: с первых дней своего воеводства вербовал сторонников, одних запугивая, других подкупая и всех заставляя письменно свидетельствовать верность себе, чтобы не было пути к отступлению.

Племянник Андрей Шуйский не пропускал ни одного заседания думских бояр, а поздними вечерами на его подворье, как прежде у дяди, горланило пьяное застолье, бряцало оружие, наезжали в гости ратники из Новгорода и Владимира, челноками сновали гонцы от дяди к племяннику и обратно, уточняя план скорого и тайного захвата власти.

Иван Бельский тоже стремился укрепить свое влияние, но иным путем: сидя рядом с троном государя, он во всем потворствовал ему и тоже кое-чего добился. Сначала упросил Ваню простить младшего брата Семена, заблудшего «по младости лет», а потом, узнав о его гибели под Пронском, умолил митрополита позволить перевезти убиенного в Москву и предать земле с почестями, как мученика, в фамильной княжеской церкви. Наконец-то будет тогда смыто пятно изменничества с рода Бельских! Правда, брат Дмитрий отказался участвовать в этой комедии, но Иван вопреки его воле стал готовить траурный поезд в Пронск, а сам упивался своим положением в Думе, лестью бояр и даже не подозревал того, что за ней скрывается.

А митрополит Иоасаф занимался воспитанием государя, беседовал с ним, отбирал для него книги. Псалтырь, более понятную для отрока священную книгу, мальчик помнил почти наизусть. Пора было и за Библию браться, да и Апостол[44] уже по плечу.

Недавно между старцем и Ваней завязался интересный разговор, который еще больше их сблизил.

— Владыко, а где бы я мог побольше прочитать про царей? — спросил мальчик.

— А что тебя прежде всего интересует?

— Все! Как жили, как воевали, как судили, как карали за непокорство, за невежество, за измену. Почему слушались их люди и за что уважали… Ну все, все, что только написано про них, я хочу прочитать!

Болью сжалось сердце Иоасафа: преемники государственной власти узнают все это от своих отцов, впитывают незаметно и естественно, как солнечный свет. А этот пытается все постигнуть сам, почерпнуть советы из книг, не ведая, как дьяки-летописцы порой искажают факты. И долг его, первого наставника, очистить зерна истины от плевел.

— Вот, читай прежде всего Книгу Царств. Это священное писание, в нем всякое слово правда. Есть еще перетолкованные на наш язык истории мудрецов глубокой древности — про Юлия Цезаря, про Августа, про Тита Ливия… А вот летописи — царственные и родословные — не всегда правдивы, ведь составлялись дьяками-писарями, подчиненными царям и князьям. Про то скверное, что у них было, боялись упоминать. Зато их недостойные дела старались описать дьяки супротивников, но часто сгущали краски. Поэтому, читая летописи, надо держать ухо востро. Все проверять, чтобы правду не смешать с кривдой. Понял ли, дитятко? Не слишком ли я мудрено толкую?

— Все понял, владыко!

Эллинскую историю митрополит молча спрятал в ларце — уж очень много в ней непотребного.

А Ваня положил отобранные святым отцом книги на столик, пододвинул к нему свое любимое кресло и углубился в чтение. И так продолжалось каждый день. Иной раз заглянет Иоасаф в библиотеку, а мальчишку почти не видать: утонул в глубоком кресле, среди стопок книг одна макушка торчит.

— Поди побегай, дитятко, — скажет Иоасаф, жалея мальчика, как собственного сына. — Нельзя же все время сидеть над писаниями, с братцем Георгием поиграй или с двоюродной сестрицей Дуняшей.

— Скучно мне с ними, владыко.

— Ну, а сверстники твои, боярские сыновья? Ведь раньше они к тебе ходили, ты с ними в войну играл…

— Теперь не ходят, говорят — отцы им не велят.

Тут бы Иоасафу и задуматься: почему не велят? Ведь всякому боярину почетно, если его наследник приближен к юному государю. Но Иоасафу и в голову не приходило, что в этом кроется недоброе. Его мысли текли в другом направлении: тяга венценосного отрока к книгам, недетская основательность его знаний отпугивают мальчишек.