Детство - [9]

7

Улица моего детства – Истедгаде, ее ритм всегда будет биться в моих венах, ее голос навеки останется неизменным рядом со мной, как в те далекие времена, когда мы поклялись друг другу в верности. Она всегда теплая и светлая, праздничная и волнующая и окутывает меня всю, словно создана для удовлетворения моей личной потребности в самовыражении. По ней я гуляла, держась за руку мамы, и здесь узнавала важные вещи, например, что одно яйцо у Ирмы стоит шесть эре, а фунт маргарина – сорок три, а фунт конины – пятьдесят восемь. Из-за всего, кроме еды, моя мама торгуется так яростно, что продавцы в отчаянии ломают руки и уверяют, что она доведет их до полного банкротства, если будет продолжать. Ей хватает дерзости обменять отцовскую ношеную сорочку на совершенно новую. Она может войти в магазин и с хвоста очереди пронзительно крикнуть: а ну-ка, хватит, теперь я, и так уже долго тут жду. Мне весело с ней, и я восхищаюсь ее копенгагенской бойкостью и смекалкой. Безработные околачиваются на улице возле небольших кафе. Они свистят в два пальца вслед моей маме, но та не обращает на них внимания. Могли бы и дома побыть, как твой отец, говорит она. Но так больно видеть его бесцельно сидящим на диване в любое свободное от поисков работы время. В одном журнале я вычитала строчку: «сиди и пялься на два кулака, что Господь сотворил так умело». Это стихотворение о безработных, и оно напоминает мне об отце.

Только после знакомства с Рут Истедгаде стала для меня местом для игр, где можно было болтаться после школы до самого ужина. Мне тогда исполнилось девять лет, а Рут – семь. Наши взгляды встречаются одним воскресным утром, когда всех детей выгоняют из дома поиграть на улицу, чтобы родители выспались после изнурительной или тоскливой недели. Как обычно, девочки постарше сплетничают в углу у мусорных баков, а те, что помладше, играют в классики, в которых я вечно всё порчу: то наступаю на линию, то задеваю землю свободной, болтающейся в воздухе ногой. Я так и не понимаю, в чем суть игры, и считаю ее ужасно скучной. Когда мне говорят, что я вышла, я покорно прижимаюсь к стене. Быстрые шаги скатываются по черной лестнице парадного дома, ведущей во двор, и появляется маленькая девочка с рыжими волосами, зелеными глазами и светло-коричневыми веснушками на переносице. Привет, говорит она мне, расплывшись в улыбке от уха до уха, меня зовут Рут. Я смущенно и неловко представляюсь – непривычно, чтобы новенькие выходили так лихо. Все пристально смотрят на Рут, которая словно не замечает этого. Давай удерем отсюда и купим конфет, обращается она ко мне, и бросив неуверенный взгляд на наше окно, я иду – и буду следовать за ней еще много лет, пока мы обе не выпустимся из школы и глубокие различия между нами не станут заметными.

Теперь у меня есть подружка, и я становлюсь менее зависимой от мамы, которой, разумеется, Рут не нравится. Она приемыш, из таких никогда не выходит ничего путного, мрачно говорит мама, но всё же не запрещает с ней играть. Родители ее – пара огромных уродливых людей, которым бы никогда в жизни не удалось сотворить что-то столь же прелестное, как Рут. Отец работает официантом и пьет как сапожник. Мать страдает от ожирения и астмы и лупит дочь по любому поводу. Но Рут на это наплевать. Она вырывается из ее когтей, грохочет вниз по черной лестнице, улыбается, показывая всем блестящие белые зубы, и весело произносит: да пошла ты, чертова сучка. Когда Рут ругается, это не страшно и не унизительно, потому что ее голос свеж и тонок, как у самого младшего козлика из сказки, рот с узкой вздернутой верхней губой алеет и изогнут сердечком, а взгляд тверд, словно у людей, не знающих страха. В ней есть то, чего нет во мне, и я делаю всё, что она мне прикажет. Нам обеим не интересны обыкновенные игры. К своей кукле она и не притрагивается, а кукольную коляску использует как трамплин, положив на нее сверху доску. Нам нечасто удается это проделать, потому что на нас набрасывается хозяйка дома или призывают к порядку наши бдительные матери, которым слишком хорошо видно нас из окна. Только на Истедгаде мы остаемся без присмотра, и отсюда начинается мой преступный путь. Рут мило и добродушно принимает факт, что я не готова воровать. Так что мне приходится отвлекать продавщицу от маленькой шустрой фигурки Рут, которая без разбора тащит всё подряд, пока я спрашиваю, когда у них появится жевательная резинка. Мы заходим в ближайший подъезд и делим добычу. Иногда мы отправляемся в магазин и бесконечно долго примеряем обувь и одежду. Мы выбираем самое дорогое и спрашиваем, не будут ли они столь любезны отложить вещи, ведь наши мамы придут расплатиться. Не успев выйти за дверь, мы булькаем от распирающего нас радостного хихиканья.

На протяжении всей нашей дружбы я боюсь, что Рут меня разоблачит. Я боюсь, что она обнаружит, какая я на самом деле. Я всего лишь ее эхо, потому что очень люблю ее и она сильнее меня, хотя глубоко внутри я остаюсь сама собой. Мои мечты о будущем простираются за пределы улицы, но Рут срослась с Истедгаде настолько, что никогда от нее не оторвется. Я чувствую, что предаю подругу, притворяясь, будто мы одной крови. Я перед ней в неведомом долгу, и он вместе с чувством страха и смутным ощущением вины обременяет сердце и окрашивает наши отношения точно так же, как потом – все другие длительные связи в моей жизни.