Детский дом - [44]

— Значит, я попал не вовремя? Может, мне дойти до клуба? Какой там адрес-то?　

Я поднялся со стула. Больше мне с тетей Варей говорить было не о чем, и я собрался уходить.　

— Куда спешишь? Погоди, поговорим.　

Я остался. Тетя Варя принесла с кухни чайник, стала потчевать меня булкой с маслом и колбасой и осторожно заговорила о том, что Лена, получая письма из детдома, нервничает, а то и плачет: переживает.　

— Я уж подруг ее просила пока ке писать, не тревожить. Друзья теперь у нее новые и тяжело ей, моей милой. Привыкает все. — Ткачиха глянула на меня как-то сбоку, словно проверяя, какое впечатление произвели ее слова. Вздохнула и скороговоркой, менее внятно, закончила — Учиться вам, ребятки, надобно… Еще несмышленые. Утвердитесь сперва в жизни, а тогда уж сами во всем разберетесь.　

Было видно, что тетя Варя сама волнуется.　

Я слушал молча, не возражал, но в душе у меня поднялась целая буря. Неужели моя Лена сама не захотела со мной переписываться? Или приемная мать просто хочет, чтобы она скорее забыла прошлое?　

— Мальчик ты, я вижу, умный, — продолжала ткачиха. — Поймешь. Вот так-то, сердечный. Да чего торопишься?　

Я уже встал, надел шапку.　

Она поспешно взяла со стола кусок колбасы, булку, стала совать мне. Я решительно отказался.　

«Вот это проведал, — бормотал я, шагая на вокзал. — Выпроводили…»　

У меня мелькнула мысль подождать Лену где-нибудь за углом дома, однако обида и уязвленная гордость не позволили этого сделать. «Она не маленькая, захотела б — написала». В душе-то я понимал, что девочка не могла ссориться с приемной матерью, да уж слишком во мне все кипело.　

На следующий день я отправил Лене из детдома злое письмо. Ответ получил не от нее, а от тети Вари. Ткачиха писала, что нельзя обижать Лену, что если Лена мне дорога, то я все пойму. Значит, письма «дочки» проверялись.　

Что мне оставалось делать? Я решил ждать.

* * *

Еще весной, задолго до разоблачения Степки Филина на общем собрании, в городе обворовали квартиру крупного нэпмана Фионова, отца нашего ученика Васьки. Об этой истории было много разговоров. Конечно, наши ребята интересовались: сколько хапнули? Чего именно? Отвечал нам Васька подробно, он стал героем дня: оказывается, утащили енотовую шубу деда, несколько костюмов, отрез бархата, столовое серебро.　

— Но если воры станут продавать на рынке ложки, — заверил Васька, — то засыплются: на них инициалы.　

— И никаких-никаких следов не нашли? — восхищенно расспрашивали мы. — Ловко сработали!　

Надо сказать, что нэпману у нас никто не сочувствовал: так ему и надо, буржую пузатому.　

В эти же весенние дни Степку Филина раза два видели пьяным. Он курил дорогие папиросы, раскатывал по городу на извозчике.　

Мария Васильевна Легздайн была немножко встревожена: не участвовали ль в этом «деле» наши ребята?　

Неделю спустя, перед тем как ложиться спать, меня отозвал Петька Левченко.　

— Заметил, завша волнуется? — сказал он. — Но что меня удивило — про тебя спрашивала: «Как ты считаешь, Петя, Саша ни в чем тут замешан не мог быть?» Я ей: «Что вы, Мария Васильевна, это же заспиртованный активист. Откуда вы могли взять?» Знаешь, что она мне ответила? «Я сама слышала, как он говорил: «Этого толстосума Фионова давно бы надо было раскулачить. Ну да он еще дождется». Вот, Косой, какая о тебе слава.　

Я расхохотался.　

— Это ж я, Лев, по адресу Васьки в принципе тогда прошелся. Мол, Советская власть все равно таких придавит к ногтю.　

— Знаю, сам слышал.　

После общего собрания прошло три месяца, начались занятия в школе, и о краже у Фионова понемногу стали забывать.　

В дождливый октябрьский день, когда по стеклам окон текли мутные струи, к нам неожиданно нагрянула милиция. «Гостей» этих у нас давно не было. Чего эти два агента угрозыска заявились?　

— Может, опять кладовку обворовали? — высказывали мы предположение. — Или барахлишко какое стянули у кастелянши?　

Оказалось, ни то и ни другое. Милиция сделала у нас в спальнях обыск. Смотрели в тумбочках, проверяли под матрацами, в наволочках, открывали сундучки. Вместо «понятых» в спальнях присутствовали воспитатели, сама заведующая. Всех ребят собрали в школьном зале и велели никуда не уходить: такого у нас еще не было.　

«Чего же все-таки ищут? — ломали мы головы. — И нашли ли что? Кто вообще этих мильтонов вызвал?»　

Наконец, обыск кончился, и тотчас в кабинет к заведующей школой вызвали Колю Сорокина и меня. «Сейчас что-нибудь узнаем», — на ходу сказал мне Коля. Я почти не сомневался, что меня вызвали как «общественное лицо»: секретаря комитета комсомола и председателя учкома. «Но вот зачем со мной тащат и Сороку?»　

Вошли мы спокойно, остановились у двери, ожидая, о чем нас спросят.　

Оба милиционера впились в нас взглядами. Заведующая Легздайн сидела за своим столом, рылась в каких-то бумажках. Нас встретили молчанием.

Немая сцена длилась минуты две. Затем Мария Васильевна подняла седеющую голову от бумажек и внимательно посмотрела на нас. Медленно и с видимым трудом она проговорила:　

— Признавайтесь, с кем «раскулачивали» Фионова?　

— Как это — раскулачивали? — переспросил Коля Сорокин.　

— Предупреждаю, — продолжала Легздайн. — Чистосердечное признание смягчит вашу вину. Товарищам из уголовного розыска все известно, — кивнула она на милиционеров, которые по-прежнему внимательно рассматривали меня и Колю.