Детский дом - [20]

— Ату их! Держи! — раздалось из темноты.

Мы повскакивали и сыпанули кто куда, только пятки засверкали.

Совсем стемнело. Мы лазали по каким-то канавам, пустырям, устали. Я предложил завернуть домой. Филин поднял меня на смех: «Тут, понятно, чижельше, чем на скамеечке с барышней прохлаждаться». Я понял намек и замолчал: хорошо, что было темно и никто не заметил краски, прихлынувшей к моим щекам. Только подумал: «Зачем лазим? Вон про Лешку Аристократа говорят, будто он карманник, а с нами никогда не ходит».

Наконец где-то на отшибе набрели мы на грядки с морковью. Набили наволочки, напихали морковку за пазуху и потянулись домой, довольные, что возвращаемся не пустые. На полпути нас перехватили трое взрослых мужиков. Большинство разбежалось, а меня, Колю Сорокина и Льва захватили, скрутили за спину руки и пригнали в деревню.

«Дадут выволочку», — обреченно размышлял я.

Нас ввели в просторную избу с вывеской «Сельский Совет».

В большой комнате с затоптанным полом было полно народу, сильно накурено. «С чего бы это столько людей собралось? — подумал я. — Уж не для того ли, чтобы нас судить?»

Тускло светила лампочка под давно небеленным потолком, стоял неразборчивый гул голосов, кто-то надсадно кричал в телефонную трубку.

— Вот, — сказал один из наших конвоиров, подталкивая нас к столу, за которым сидел длинноусый мужчина в полинявшей красноармейской гимнастерке. — Захватили на огороде у Марии Задовой.

В комнате стало тихо, все повернулись к нам.

Мы стояли грязные с ног до головы, с такими же измазанными наволочками, из которых торчала оранжевая морковка и ботва.

Долго все молчали, потом длинноусый в гимнастерке, как оказалось, председатель сельсовета, проговорил:

— А мы-то думали: кто ж эти грабители, что нам огороды разоряют?

Он повернулся к высокому парню в пестром городском костюме и кепке:

— Ваши, городские.

Тут мы с удивлением отметили, что в сельсовете полно парней в пиджаках и спецовках, девушек в алых косынках и юнгштурмовках. «Видать, какие-то заводские, — мелькнуло у меня в голове. — Ну, влипли!»

— Почему же только наши, — ответил парень в пестром костюме. — Небось тут и крестьянские ребята есть.

Бородатый мужик в буденовке, с костылем в руке отрицательно покачал головой:

— Не могет быть, товарищ секретарь. Рази наши детишки дозволят обидеть сирых? Наши все знают, это недозволено.

— Что ж, давайте разберемся.

Нас стали расспрашивать, кто мы, откуда. Из разговора мы поняли, как в эту деревню попали горожане: оказывается, с ленинградского завода «Красный путиловец» приехала агитбригада — секретарь комсомольской ячейки сделал доклад о текущем моменте, синеблузники показали «живую» газету. И вот когда уже все закончилось, привели нас с ворованной морковью. К стыду своему мы услышали, что огород, подвергшийся нашему набегу, принадлежал двум красноармейским вдовам. Весной сельсовет помог им вспахать землю, выделил семена.

— Небось не сунулись на кулацкие участки, — покачал головой бородатый с костылем. — Собаки там. Сторожа. Покуражились на вдовьих слезах.

— Раньше что б с ими? — поддержал другой. — Портки снять, да и выдрать. Небось поумнели б.

«Неужели так и сделают?» — мелькнула тоскливая мысль.

Узнав, что мы детдомовцы, мужики перестали ругать нас, но смотрели по-прежнему угрюмо. Потом кто-то подытожил:

— Вот и выкармливай их, лоботрясов.

— Сироты, — вздохнув, нерешительно сказала пожилая женщина, повязанная темным платком концами вниз.

— Не учи их — бандюками вырастут.

— Пролетарские дети должны быть справедливыми, — сказал комсомольский секретарь с «Красного путиловца». — А вы трудовых крестьян обидели. Не стервецы ль после этого? Где же ваше классовое сознание?

Мы все ниже склоняли головы.

Отпустили нас, переписав фамилии и обещав обо всем сообщить заведующей.

Обычно из «походов» на сады и огороды мы возвращались победителями, хвастались добычей, острили, а тут вошли молча, пристыженные. В спальне было шумно, ребята смачно хрустели морковкой, всюду валялись обгрызанные хвостики, ботва. Нас встретили шуточками, смехом.

— Засыпались? — сорвавшись с кровати, заорал Степка Филин и с издевкой поклонился нам. — Проздравляю! Эх вы, мамины! Сопли распустили, а их цап-царап! — Он захохотал. — Знаете, как батько сына наказывал? Бил и приговаривал: «Воруй, да не попадайся». Аники! Отбиться не могли?

Тихо расселись мы по койкам. Каждый думал о том, что завтра еще предстоит объяснение с грозной Марией Васильевной. Мишанька Гусек, переглянувшись с Филином, протянул мне морковку:

— На, Косой, хоть разговейся. А то ухи надрали и даже хвостика не спробовал.

Дружный смех счастливых «налетчиков» был ему ответом.

— Никогда больше не полезу в чужие огороды, — вдруг негромко, но решительно заявил Коля Сорокин.

Колино заявление удивило спальню. Мальчик он был тихий, скромный, один из лучших учеников школы, на собраниях никогда не выступал, держался всегда в сторонке. Мне он очень нравился своей правдивостью, мягким характером.

— Аль вас там крапивой насекли? — опять захохотал Филин. — Да ты рази, Коляня, парень? Заяц трусливый.

— Прав Сорока! — воскликнул я. — Молодец: что думает, то и говорит. Я тоже ни одной морковки, ни одной картошки больше не возьму. Даю пионерское. А ты можешь, Филин, зубоскалить сколько влезет!