Детские истории взрослого человека - [30]

Они приближались к Георгу Хенигу, прикасались к нему и, отталкиваясь, легко, как синеватые шары, взмывали вверх и плавно опускались вниз. Обступали нас полукругом, потом усаживались, поджав ноги по-турецки.

Старик сгибался еще ниже, словно желая сократить расстояние между ними и собой. От волнения голова его и руки дрожали сильнее. Сумрак комнаты наполнялся неясным бормотанием.

Георг Хениг начинал разговор со своим отцом Иосифом, братом Антоном и женой Боженкой. Иногда кроме них являлась и тень его матери, которая умерла, когда он был маленьким, таким, как я. Старик что-то ласково шептал им, но что, я не понимал, потому что разговаривали они по-чешски.

— Что они тебе сейчас говорят? — шептал я, дергая его за рукав.

— Спрашивал, что за дите у мне, — отвечал он тоже шепотом. — Ти не бойся, они давно умер. Не делает плохо.

— Что ты им говоришь?

— Говорим, это цар Виктор, добри мальчик, учится, станет цар.

— А они что?

— Ти им нравится. Отец Иосиф тоже сказал: ти цар. Невелики еще, инфант, але подрастет — станет велики цар.

— А им больно?

— Уже нет. Ничего не ощущал. Всем добро, отец, мать, брат Антон, жена Боженка. Жена тебе узнала, но плачет, грустни.

— Почему?

— Не может на концерт прити, когда цар Виктор играет.

— Скажи ей, пусть не плачет, — шептал я, — не хочу быть скрипачом. Не буду концерты давать!

— Ай-ай! Не добро!

— Что делать, — разводил я руками, словно извиняясь. — Не хочу играть на скрипке!

— Но что делает тогда?

— Буду писателем, — самым серьезным образом убеждал я его. — Как Гектор Мало. Он написал книгу «Без семьи».

Старик брал мою руку в свою и, сжимая ее, беззвучно смеялся.

— Будет, кем хотит, но цар.

Чем ближе к ночи, тем огромнее становились тени. Они разгуливали по комнате, залезали в буфет, с удивлением ощупывая его, заползали под верстак, тихо шелестели стружками. Георг Хениг кряхтя поднимался и, прихрамывая и опираясь на палку, доходил до угла комнаты. Одна из теней тотчас подплывала к нему и прислонялась к стене.

Я щурил близорукие глаза, но почти не различал, где он, а где тень. Страх охватывал меня.

— Что они сейчас говорят?

— Спрашивал, когда я приду к ним. Отец Иосиф сердит, ругает мне. Очень медлит стари Хениг.

Я молчал, пытаясь найти доводы, чтобы убедить тени не заставлять его уходить к ним. Что я буду делать, когда его не станет? Зачем он им понадобился? Никто не мешает им каждый вечер приходить сюда. А может, я им мешаю…

— Дедушка Георгий, спроси, я им мешаю?

— Не мешает, они довольни тебе. Еще маленьки, видит, но не понимает. Инфант. Не беда.

— Скажи им, что ты не можешь прийти к ним, потому что буфет еще не готов. Сказал?

— Сказал… Спрашивает, зачем отец делает буфет.

— Скажи им, что так нужно: мы бедные, и у нас нет денег на буфет. Мама…

— Не бедни! Брат Антон сказал — отец музикант, должен музика делать, не буфет. Он сам играл валторн, виртуоз, музикант не беден, слушай мой брат, что сказал!

Большая тень выплывала из угла, я различал усы, знакомые по пожелтевшей фотографии, которую я отыскал в сундучке Хенига, сверкали рыцарские доспехи, на стене проступала и тень лошади. Тень вздрагивала, то уменьшаясь, то увеличиваясь, плясала по влажной стене, словно темные языки пламени, мне слышалось отдаленное ржание и топот копыт.

Старик жевал губами, тер глаза рукавом, с трудом залезал на диван. Вертелся с боку на бок, пытаясь удобнее умоститься среди продавленных пружин. Колени его поднимались так высоко, что почти касались подбородка. Он лежал, обратив лицо в угол, и глаза его белели еще печальнее.

— Скажи им, что ты живешь хорошо, — умолял я его, — мы заботимся о тебе, я каждый день ношу тебе еду. Скажи им, что я буду носить тебе еду, пока ты жив. Побудь с нами еще немного. Скажи, пусть подождут.

— Сказал, но Боженка плачет.

— Она голодная?

— Не голодна, Господь Бог кормит всех.

— Может, он сегодня забыл ей принести поесть?

— Бог не забудет, у него все сити. Еда добра… Виктор, дай мне окурок.

— Возьми сигарету. Папа говорит, окурки курить вредно.

— Уже ничего не вредно для стари Хениг, просим Виктору, дай окурка.

Старик затягивался несколько раз, красноватый огонек на мгновенье жалобным светом освещал его морщинистое лицо. Темнота сгущалась, тени расплывались, пока совсем не исчезали.

— Дедушка Георгий, они ушли?

— Ушли.

Я вздыхал с облегчением, что и в этот вечер он остался с нами, не ушел к своим теням. Я мечтал выучить чешский язык, чтобы разговаривать с ними так же, как он. Я не верил, что он достаточно убедительно пересказывает то, что я хотел им сказать. Я ничего против них не имел. Они казались мне даже интересными, но я боялся, что однажды вечером они уговорят его и он вместе с ними растворится в темноте. Окурок его блеснет в последний раз, и он исчезнет. И тогда я навсегда останусь один в этом подвале. За стенкой будет лаять Барон, мне будет страшно выйти из подвала и возвратиться домой. Как я объясню родителям, что дедушка Георгий ушел с тенями? Они даже в Бога не верят. Решат, что я все это придумал. Они и без того называют меня фантазером.

— Дедушка Георгий, научи меня говорить по-чешски.

— Научи, если ти хотел. Легко научи, ти умни. Цар Виктор!